Невроз и личностный. Невроз и личностный рост — Хорни Карен. I. Хорни и женская психология

Перевод Е.И.Замфир
K.Horney. Neurosis and Human Growth: The Struggle Toward Self-Realization. N.Y.: W.W.Norton & Co, 1950
СПб.: Восточно-Европейский институт психоанализа и БСК, 1997
Терминологическая правка В.Данченко
К.: PSYLIB, 2006

Предисловие к русскому изданию

Карен Хорни (1885-1952) относится к числу наиболее выдающихся психоаналитических мыслителей двадцатого столетия. Получив медицинское образование в университетах Фрайбурга, Геттингена и Берлина, она начала свой персональный анализ у Карла Абрахама в 1910 году, а в 1920 году стала одним из основателей Берлинского психоаналитического института. В двадцатые и в начале тридцатых годов она пыталась модифицировать теорию Зигмунда Фрейда о женской психологии, оставаясь еще в рамках ортодоксальной теории. Ее работы слишком опережали свое время, чтобы привлечь к себе то внимание, которого они заслуживали, но со времени их повторной публикации (1967) в виде сборника под общим названием "Женская психология", Хорни считается основополагающей фигурой феминистского психоанализа.

В 1932 году Хорни приняла приглашение Франца Александера стать вторым директором только что созданного Чикагского психоаналитического института, но в 1934 году переехала в Нью-Йорк для работы в Нью-Йоркском психоаналитическом институте. Под влиянием новых социальных и интеллектуальных течений в США она опубликовала две книги – "Невротическая личность нашего времени" (1937) и "Новые пути в психоанализе" (1939), в которых отвергаются некоторые основополагающие положения фрейдистской теории, а ее биологическая направленность заменяется культуральной и межличностной. Эти книги так потрясли ортодоксальных коллег Хорни, что они вынудили ее уйти из Нью-Йоркского психоаналитического института. В этой фазе своего научного поиска Хорни примкнула к неофрейдистам, относящимся к культуральному направлению психоанализа, таким как Гарри Стек Салливен, Эрих Фромм, Клара Томпсон и Абрахам Кардинер.

Оставив Нью-Йоркский психоаналитический Институт, Хорни в 1941 году основала Американский институт психоанализа и в более духовно близкой ей атмосфере продолжала развивать свою теорию. В работах "Самоанализ" (1942), "Наши внутренние конфликты" (1945) и "Невроз и личностный рост" (1950) она постулировала, что с тревогой, которую порождают отсутствие ощущения безопасности, любви и признания, личность справляется тем, что отказывается от своих истинных чувств и изобретает для себя искусственные стратегии защиты, как внутрипсихической, так и межличностной.

Идеи Хорни прошли в своем становлении несколько этапов, и поэтому ее имя означает разное для разных людей. Некоторым она видится как женщина, чьи научные труды блестяще предвосхитили все возражения против взглядов Фрейда на психологию женщины. Для других она – неофрейдист, принадлежащий к школе культуралистов. А некоторые отождествляют ее с ее зрелой теорией, представляющей собой продуманную классификацию стратегий защиты. Каждый этап творчества Хорни важен, но мне думается, что именно ее зрелая теория представляет собой наиболее значительный вклад в течение психоаналитической мысли. Большая часть ее ранних идей была пересмотрена или дополнена – самой Хорни или другими – или же влилась в творчество следующего поколения, а порой была открыта им заново. Но с ее зрелой теорией дело обстоит иначе. "Наши внутренние конфликты" и "Невроз и личностный рост" объясняют поведение человека в рамках существующей на данный момент констелляции его внутренних конфликтов и защит. Мы не встретим у других авторов ничего подобного этой глубокой, чрезвычайно перспективной интерпретации. Она дает большие возможности не только клиницисту, но и литературоведу и культурологу; ее можно использовать в политической психологии, философии, религии, жизнеописании и решении проблем полоролевой идентификации.

Хотя каждая работа Хорни – это заметный вклад в науку, а потому заслуживает внимания, главной остается "Невроз и личностный рост". Эта книга построена на ее ранних работах и в большой мере развивает содержащиеся в них идеи. Хорни как автор знаменита ясностью изложения, и "Невроз и личностный рост" не исключение; но тем, кто незнаком с эволюцией ее идей, возможно пригодится данное вступление.

I. Хорни и женская психология

Еще преподавая ортодоксальную теорию в Берлинском психоаналитическом институте, Хорни начала расходиться с Фрейдом в вопросах зависти к пенису, женского мазохизма и развития женщины и попыталась заменить главенствующий фаллоцентристский взгляд на женскую психологию на иной, женский взгляд. Изначально она пробовала изменить психоанализ изнутри, но в конце концов отошла от многих его предрассудков и создала собственную теорию.

В первых своих двух статьях "О происхождении комплекса кастрации у женщин" (1923) и "Уход от женственности" (1926) Хорни стремилась показать, что девочка и женщина обладает лишь ей присущими биологической конституцией и схемами развития, которые следует рассматривать, исходя из женского начала, а не как отличные от мужских, и не как продукты их предполагаемой неполноценности по сравнению с мужскими. Она оспаривала психоаналитический подход к женщине как к неполноценному мужчине, считая этот подход следствием пола его создателя, гениального по-мужски, – и плодом культуры, в которой взяло верх мужское начало. Бытующие мужские воззрения на женщину были усвоены психоанализом в качестве научной картины сущности женщины. Для Хорни важно понять, почему мужчина видит женщину именно в таком ракурсе. Она утверждает, что зависть мужчины к беременности, деторождению, материнству, к женской груди и возможности кормить ею дает начало бессознательной тенденции обесценивать все это, и что мужской творческий импульс служит сверхкомпенсацией его незначительной роли в процессе воспроизводства. "Зависть к матке" у мужчины, несомненно, сильнее "зависти к пенису" у женщины, поскольку мужчина желает принизить значимость женщины гораздо сильнее, чем женщина желает принизить значимость мужчины.

В дальнейших статьях Хорни продолжала анализ мужского взгляда на женщину, дабы показать недостаток его научности. В статье "Недоверие между полами" (1931) она доказывает, что в женщине видят "второсортное создание", поскольку "во все времена более могущественная сторона создавала идеологию, необходимую для обеспечения своего главенствующего положения", и "в этой идеологии отличия слабых трактовались как второсортность". В "Страхе перед женщиной" (1932) Хорни прослеживает этот мужской страх до страха мальчика перед тем, что его гениталии неадекватны материнским. Женщина угрожает мужчине не кастрацией, а унижением, угрожает "маскулинному самоуважению". Вырастая, мужчина продолжает в глубине души тревожиться о размерах своего пениса и о своей потенции. Эта тревога не дублируется никакой женской тревогой: "женщина играет свою роль самим фактом своего бытия", ей нет необходимости постоянно доказывать свою женскую сущность. Поэтому нарциссический страх перед мужчиной у женщины отсутствует. Чтобы совладать со своей тревогой, мужчина выдвигает идеал продуктивности, ищет сексуальных "побед" или стремится унизить объект любви.

Хорни не отрицает, что женщины часто завидуют мужчинам и недовольны своей женской ролью. Многие ее работы посвящены "комплексу маскулинности", который она в "Запрещенной женственности" (1926) определяет как "комплекс чувств и фантазий женщины, содержание которых определяется бессознательным желанием тех преимуществ, которые дает положение мужчины, зависть к мужчинам, желание быть мужчиной и отказ от роли женщины". Первоначально она считала, что комплекс маскулинности у женщины неизбежен, поскольку он необходим для того, чтобы избежать чувства вины и тревоги, являющихся продуктом Эдиповой ситуации, но впоследствии пересмотрела свое мнение. Комплекс маскулинности – продукт мужского доминирования в культуре и характерных особенностей динамики семьи девочки, утверждала Хорни.

"В реальной жизни девочка от рождения обречена убеждаться в своей неполноценности, высказывается ли это грубо или исподволь. Такое положение постоянно стимулирует ее комплекс маскулинности" ("Уход от женственности").

Говоря о семейной динамике, Хорни сперва считала самыми главными отношения девочки с мужчинами семьи, но позднее центральной фигурой в историях болезни женщин, страдавших комплексом маскулинности, становится их мать. В "Материнских конфликтах" (1933) она перечисляет все те черты детства девочки, которые она считает ответственными за комплекс маскулинности.

"Вот что типично: у девочек, как правило, очень рано возникали причины не любить свой собственный женский мир. Причинами этого могли быть материнское запугивание, глубокое разочарование в отношениях, связанных с отцом или братом, ранний половой опыт, ужаснувший девочку, фаворитизм родителей по отношению к брату".

Все это было и в детстве самой Карен Хорни.

В своих работах по женской психологии Хорни постепенно отошла от веры Фрейда: "анатомия – это судьба" и все более выделяла в качестве источника женских проблем и проблем полоролевой идентификации факторы культуры. Нет, не пенису самца завидует женщина, а привилегиям мужчины. Ей очень нужно иметь не пенис, а возможность осуществлять себя, развивая заложенные в ней человеческие способности. Патриархальный идеал женщины не всегда отвечает ее внутренним потребностям, хотя власть этого идеала часто заставляет женщину вести себя в соответствии с ним. В "Проблеме женского мазохизма" Хорни бросает вызов теории "исконного родства между мазохизмом и женским организмом". Это убеждение некоторых психоаналитиков всего лишь отражает стереотипы маскулинной культуры, Хорни же прослеживает ряд социальных условий, делающих женщину мазохистичнее мужчины. Более того, сравнение различных культур показывает, что эти условия не универсальны: некоторые культуры более других неблагоприятны для развития женщины.

Хотя Хорни посвятила большую часть своей профессиональной жизни проблемам женской психологии, она оставила эту тему в 1935 году, считая, что роль культуры в формировании психики женщины слишком велика, чтобы мы могли провести четкое разграничение: вот это женское, а это – нет. В лекции, озаглавленной "Страх женщины перед действием" (1935), Хорни высказывает убеждение, что мы сможем понять, в чем на самом деле состоит психологическое отличие женщины от мужчины лишь тогда, когда женщина освободится от навязанной маскулинной культурой концепции женственности. Нашей целью должно быть не определение истинной сущности женственности, а поощрение "полного и всестороннего развития личности каждого человека". После этого она и начала разрабатывать свою теорию, которую полагала нейтральной в половом отношении, приложимой и к мужчине и к женщине.

II. Разрыв с Фрейдом

В тридцатых годах Хорни опубликовала две книги. "Невротическая личность нашего времени" (1937) и "Новые пути в психоанализе" (1939), которые привели к тому, что психоаналитическое сообщество "отлучило" ее от психоанализа. В обеих книгах она подвергала критике теорию Фрейда и выдвигала свою собственную.

Одной из главных черт работы Хорни в то время было выделение роли культуры в формировании невротических конфликтов и защит; важность культуры все более подчеркивалась ею уже в работах, посвященных женской психологии. Переезд в США и осознание отличий этой страны от центральной Европы сделали ее еще восприимчивее к работам социологов, антропологов и культурально ориентированных психоаналитиков, таких как Эрих Фромм, Херольд Лассуэлл, Рут Бенедикт, Маргарет Мид, Альфред Адлер и Гарри Стек Салливен.

Хорни показала, что Фрейд, в силу своего особого интереса к биологическим корням поведения человека, сделал не вполне корректное предположение об универсальности чувств, установок и отношений, свойственных его культуре. Не принимая во внимание социальных факторов, он связывает эгоцентризм невротика с нарциссическим либидо, его враждебность – с инстинктом разрушения, его одержимость деньгами – с анальным либидо, а стяжательство – с оральным. Но антропология показывает, что каждая культура имеет свои, отличные от других культур, тенденции к продуцированию всех этих типов характера. Вслед за Малиновским и другими Хорни рассматривает Эдипов комплекс как культурально обусловленный феномен, объем которого может быть значительно уменьшен посредством социальных перемен.

Фрейд считает невроз производным от столкновения культуры и инстинкта, но Хорни не соглашается с этим. По Фрейду, мы нуждаемся в культуре для выживания и, чтобы сохранить ее, должны подавлять или сублимировать свои инстинкты. А поскольку наше счастье состоит в полном и немедленном удовлетворении инстинктов, мы должны выбирать между счастьем и выживанием. Хорни не верит, что это столкновение индивида и общества неизбежно. Столкновение происходит в том случае, когда неблагоприятное окружение фрустрирует наши эмоциональные потребности и тем самым возбуждает страх и враждебность. Фрейд изображает человека ненасытным, деструктивным и антисоциальным, но по Хорни, все это – скорее невротические реакции на неблагоприятные условия, чем выражение инстинктов.

Хотя Хорни часто считают представителем культуральной школы, особое внимание к культуре было лишь преходящей фазой ее творчества. Более важной частью ее работы в тридцатых годах стала новая версия структуры невроза, впервые представленная ею в "Невротической личности нашего времени". Хорни не отрицала значения детства в эмоциональном развитии человека, как иногда думают, но значение придавала не фрустрации либидинозных импульсов, а патогенным условиям жизни ребенка в семье, где он не чувствует себя в безопасности, любимым и ценным. В результате у него развивается "базальная тревога" – чувство своей беспомощности перед враждебным миром, которое он пытается смягчить, вырабатывая такие защитные стратегии, как погоня за любовью, стремление к власти или отчуждение. Поскольку эти стратегии несовместимы друг с другом, они вступают в конфликт, который создает новые трудности. В своих следующих книгах Хорни развивала и уточняла эту модель невроза.

Хорни считала, что наши стратегии защиты обречены на провал, поскольку создают порочный круг: средство, которым мы хотим смягчить тревогу, напротив, усиливает ее. Например, фрустрация потребности в любви делает эту потребность ненасытной, а требовательность и ревнивость, вытекающие из ненасытности, делают все менее вероятным, что человек обретет друга. У тех, кого не любили, развивается прочное чувство, что их никто не любит, и они отбрасывают любое свидетельство противоположного, а за любым проявлением симпатии ищут дурные намерения. То, что они были лишены любви, сделало их зависимыми, но они боятся зависеть от другого, потому что это делает их слишком уязвимыми. Хорни сравнивает эту ситуацию с ситуацией "человека, который умирает от голода, но не осмеливается съесть что-либо из страха, что еда отравлена".

Большую часть "Невротической личности" Хорни посвятила разбору невротической потребности в любви, но она останавливается в этой работе и на стремлении к власти, престижу и обладанию, которое развивается в том случае, когда личность отчаивается добиться любви. Эти невротические стремления являются продуктом тревоги, гнева и чувства неполноценности. Они ненасытны, поскольку невротику никакого успеха не будет достаточно, чтобы он ощутил себя в безопасности, спокойным или довольным своими достижениями. Потребность в любви или в успехе плодотворна, и ее возможно удовлетворить, если она не носит компульсивного характера.

Согласно Хорни, люди пытаются справиться с базальной тревогой, вырабатывая не одну, а несколько стратегий защиты.

"Человек ощущает одновременно императивное влечение властвовать над всеми и быть всеми любимым, его влечет уступать каждому и каждому навязывать свою волю, уйти прочь от людей и умолять их о дружбе". В результате "его раздирают неразрешимые конфликты, которые часто и являются динамическим центром невроза".

Итак, в ранних книгах Хорни развивалась парадигма структуры неврозов, согласно которой нарушения в человеческих взаимоотношениях генерируют базальную тревогу, что ведет к развитию стратегий защиты, которые, во-первых, сами себя сводят на нет, а во-вторых – приходят друг с другом в конфликт. В "Невротической личности нашего времени" разрабатывалась тема погони за любовью и господством, но затрагивалась и тема отчуждения; в книге "Новые пути в психоанализе" к межличностным стратегиям защиты были добавлены нарциссизм и перфекционизм (погоня за совершенством). В этих книгах даны также описания внутрипсихических стратегий защиты, таких как самообесценивание, самоупреки, невротическое страдание и сверхподчинение стандартам, но более полно их содержание было раскрыто в двух последних книгах Хорни.

Возможно, самым значительным аспектом новой версии психоанализа, созданной Хорни, было смещение интереса аналитика (как в теории, так и на практике): от интереса к прошлому пациента – к интересу к его настоящему. Если в центре внимания Фрейда находился генезис невроза, то в центре внимания Хорни – его структура. Она полагала, что психоанализ должен заострять внимание не столько на инфантильных корнях невроза, сколько на имеющейся констелляции защит и внутренних конфликтов невротика. Эта особенность ее подхода резко отличала его от классического психоанализа и делала неприемлемым для тех, кто интересовался в основном прошлым пациента.

В работе "Новые пути в психоанализе" Хорни отграничивала эволюционистский подход от "механически эволюционистского". Эволюционистское мышление предполагает, что "существующее сегодня не существовало в этой форме изначально, а приняло ее поэтапно. На этих предшествующих этапах мы, возможно, найдем очень мало сходства с нынешней формой, но нынешняя форма немыслима без предшествующих". Механически эволюционистское мышление настаивает, что "ничего реально нового в процессе развития сотворено не было", и "то, что мы видим сегодня, – только старое в новой упаковке". Для Хорни глубинное влияние ранних детских переживаний не исключает последующего развития, тогда как для Фрейда с человеком, после того как ему исполнится пять лет, ничего нового не происходит, и все дальнейшие реакции или переживания следует рассматривать только как воспроизведение раннедетских. Механически-эволюционистский аспект мышления Фрейда отразился в его идее об отсутствии времени в бессознательном, в его понимании навязчивого повторения, фиксации, регрессии и переноса. Хорни считает этот аспект мышления Фрейда ответственным "за ту степень, в которой склонностям человека приписывается инфантильность, а его настоящее объясняется прошлым".

В сердцевине концепции Фрейда об отношении детских переживаний к поведению взрослого находится доктрина об отсутствии времени в бессознательном. Вытесненные в детстве страхи, желания или целостные переживания не подвергаются никаким влияниям со стороны дальнейшего опыта, появляющегося по мере взросления человека. Это позволяет выстроить концепцию фиксации – либо по отношению к раннему окружению человека (фиксация на отце или на матери), либо по отношению к стадии развития его либидо. Согласно этой концепции и становится возможным рассмотрение дальнейших привязанностей человека или стереотипов его поведения как воспроизведения прошлого, застывшего в бессознательном и не подвергшегося изменениям.

Хорни вовсе не пытается опровергнуть доктрину об отсутствии времени в бессознательном или ряд концепций, с ней связанных. Она, скорее, пытается выстроить (на ином наборе предпосылок) собственную теорию: "отличная от механистической точка зрения такова, что в процессе органического развития никогда не возникает простых повторений или регрессий к предыдущим стадиям". Прошлое всегда содержится в настоящем, но не в виде его воспроизведения, а в виде его развития. Путь "реального развития" – это путь, на котором "каждый шаг влечет за собой следующий". Таким образом, "интерпретации, которые связывают трудности настоящего непосредственно с влиянием детства, в научном плане – только половина истины, а в практическом – бесполезны".

Согласно модели Хорни, ранние переживания так глубоко влияют на нас не потому, что создают фиксации, заставляющие человека воспроизводить инфантильные стереотипы, а потому, что обуславливают наше отношение к миру. Последующие переживания тоже влияют на наше отношение к миру, и оно, в конце концов, выливается в стратегии защиты и черты характера взрослого человека. Ранние переживания могут повлиять сильнее, чем более поздние, поскольку именно они определяют направление развития, но характер взрослого – продукт всех предыдущих взаимодействий его психики и окружающей среды.

Есть и другое важное различие Хорни и Фрейда Фрейд считал, что эти решающие детские переживания относительно немногочисленны и носят в основном сексуальный характер, а Хорни была уверена, что за невротическое развитие отвечает вся совокупность детских переживаний. Жизнь взрослого человека идет вкривь и вкось из-за того, что в детстве вся окружавшая его культура, его отношения со сверстниками и особенно семейные отношения заставляли ребенка чувствовать себя незащищенным, нелюбимым и ненужным, и это породило в нем базальную тревогу. Эти неблагоприятные условия дают почву для развития особой структуры характера, а из нее проистекают все дальнейшие трудности.

Хорни указывает, что связь между нашим настоящим и ранним детством существует, но она многосложна, и ее трудно проследить. Она считает, что, пытаясь понять симптом в рамках его инфантильного начала, "мы силимся объяснить одно неизвестное... через другое, о котором знаем еще меньше". Более плодотворно было бы "сосредоточиться на силах, которые ныне движут человеком или препятствуют его движению; есть достаточная вероятность, что мы сумеем их понять, даже не очень много зная о его детстве".

III. Зрелая теория Хорни

В работе "Новые пути в психоанализе" Хорни говорит об искажении "непосредственного я человека", наступающего под давлением окружения, как о центральной черте невроза. Цель лечения – "вернуть человеку его самого, помочь ему вновь обрести свою непосредственность и найти свой центр тяжести в себе самом". Хорни предложила термин "подлинное я " (real self) в статье "На своем ли мы месте?" (1935) и вновь использовала его в "Самоанализе" (1942), где она впервые заговорила о "самоосуществлении" (self-realization). "Невроз и личностный рост" (1950) начинается с проведения различия между здоровым развитием, в ходе которого человек осуществляет свои потенциальные возможности, и невротическим развитием, в ходе которого он отчуждается от подлинного себя . Подзаголовок этой последней книги Хорни – "Борьба за самоосуществление": в основу ее понимания, как здоровья, так и невроза, легла концепция реального или подлинного я .*

* Так "подлинного" или "реального"? Слово "подлинное" позволяет сразу интуитивно уловить суть того, о чем хочет сказать Хорни, когда говорит о real self . Напротив, содержание слова "реальное" гораздо менее очевидно (в особенности для русскоязычного читателя без фундаментальной философской подготовки) и нуждается в дополнительных разъяснениях. Я надеюсь, эти разъяснения помогут также понять и основания моего переводческого выбора в пользу "подлинного я".

Вырабатывая язык для описания неведомых фрейдизму психологических реалий, интенсивное изучение которых привело впоследствии к формированию нового направления – гуманистической психологии, – Хорни воспользовалась традиционной парой философских категорий "реальное-идеальное". При этом психологическое понятие "реального" включает у нее как минимум четыре содержательных аспекта: онтологический ("сущностное"), гносеологический ("объективное"), ценностный ("подлинное") и практический ("осуществимое").

Иными словами, "реальное я" Хорни по определению представляет собой: 1) совокупность сущностных, существенных черт личности, определяющих самобытность ее существования, – в отличие от "идеального я", которое может включать в себя и несущественные черты; 2) совокупность объективных черт, наличие которых не зависит от воли и сознания индивида, – в отличие от "идеального я", содержание которого в той или иной степени может быть продуктом воображения; 3) совокупность подлинных, настоящих черт, – в отличие от "идеального я", которое может включать в себя фальшивые, ложные черты; 4) совокупность черт и задатков, потенциально осуществимых в ходе развития личности, – в отличие от "идеального я", содержание которого в той или иной степени может быть неосуществимо.

И хотя Хорни касается рассмотрения всех четырех упомянутых аспектов, наиболее существенным для нее, как для психотерапевта, является именно ценностный аспект "реального я". Ведь именно указание на неподлинность, фальшь невротических "идеалов" может обладать для клиента какой-то "подъемной силой", – а отнюдь не указание на их "несущественность", "необъективность" или "неосуществимость". – В. Д.

Подлинное я – не фиксированная структура, а набор "присущих человеку потенций" (таких как темперамент, способности, дарования, склонности), который является частью нашей наследственности и нуждается в благоприятных условиях для развития. Это не продукт научения, поскольку нельзя никого научить быть самим собой; но это и не то, что не поддается внешним влияниям, поскольку актуализация, воплощение подлинного я в действительность осуществляется через взаимодействие с внешним миром, предоставляющим различные пути развития. Этот процесс может идти различными путями, в зависимости от тех или иных обстоятельств. Однако для того, чтобы самоосуществление вообще могло состояться, в детстве человеку требуются определенные условия. Они включают в себя "теплую атмосферу", позволяющую ребенку выража свои собственные мысли и чувства, добрую волю близких в удовлетворении различных его потребностей и "здоровое столкновение его желании и воли окружающих".

Когда невроз родителей мешает им любить ребенка или хотя бы думать о нем "как об отдельной самобытной личности", у ребенка развивается базальная тревога, которая не дает ему "относиться к другим людям непосредственно, как подсказывают его реальные чувства, и вынуждает его искать иные пути обращения с ними". Чувства и поведение больше не являются искренним самовыражением ребенка, а диктуются стратегиями защиты. "Он может идти к людям, против людей или прочь от них".

Зрелая теория Хорни содержит описания этих стратегий и их продуманную классификацию. Если в "Наших внутренних конфликтах" она обращается к нашим межличностным стратегиям и порождаемым ими конфликтам, в "Неврозе и личностном росте" дается полный отчет о внутрипсихических защитах и их связях с межличностными.

В "Неврозе и личностном росте" Хорни предупреждает нас против "одностороннего внимания либо к внутрипсихическим, либо к межличностным факторам", утверждая, что динамику невроза можно понять "только как процесс, в котором межличностные конфликты приводят к особым внутрипсихическим конфигурациям, которые, будучи зависимыми от прежних стереотипов человеческих отношений, в свою очередь изменяют их". Тем не менее, она пренебрегает собственным предупреждением, сосредоточиваясь преимущественно на внутрипсихических факторах, что создает проблемы для читателя. Поскольку внутрипсихические построения – результат межличностных конфликтов, логичнее с них и начать изложение теории. Так и построены "Наши внутренние конфликты", но в "Неврозе и личностном росте" Хорни, желая прежде всего рассказать читателю о своих новых идеях, несколько запутывает его, начиная с внутрипсихических стратегий, и даже временами выводит решения, принимаемые в межличностном плане, из внутрипсихических решений. Мне бы хотелось осуществить синтез ее двух последних работ, дабы "расчистить путь" читателю к более быстрому восприятию "Невроза и личностного роста".

Пытаясь справиться с чувством "меня никто не любит", с ощущениями своей незащищенности и ненужности, порождающими базальную тревогу, человек может принять решение о смирении или соглашательстве и начать движение к людям; может принять агрессивное или экспансивное решение и начать движение против людей; или же принять решение об отчуждении, уходе от людей. Хорни ввела термины соглашательство, агрессия, уход в "Наших внутренних конфликтах", а в "Неврозе и личностном росте" говорила о смирении, захвате и отчуждении или "уходе в отставку"; но оба ряда терминов взаимозаменяемы. Здоровый человек способен проявлять гибкость, подвижность и избирать направление своего движения в зависимости от обстоятельств, но у человека, отчужденного от себя , "выбор" движения становится компульсивным и безальтернативным. Каждое из трех решений включает некую констелляцию поведенческих стереотипов и личностных черт, концепцию справедливости и набор верований, представлений о природе человека, об общечеловеческих ценностях и условиях жизни человека. Оно включает также "сделку с судьбой", предполагающую вознаграждение за покорность диктату выбранного решения.

Каждое защитное направление движения "раздувает" один из элементов базальной тревоги: беспомощность в решении о соглашательстве; враждебность в агрессивном решении; изолированность в решении об уходе. Поскольку в условиях, продуцирующих базальную тревогу, неизменно возникают все эти три чувства (беспомощности, враждебности, изоляции), человек делает защитную стратегию из каждого; а поскольку эти три стратегии (направления движения) включают несовместимые друг с другом черты характера и системы ценностей, его раздирают внутренние конфликты. Чтобы обрести ощущение цельности, человек делает упор на одной из стратегий и становится в основном смиренным, агрессивным или отчужденным. Какое направление он выберет, зависит от особенностей его темперамента и от сил, действующих на него со стороны окружения.

Другие тенденции продолжают существование, но становятся бессознательными, проявляясь в замаскированной форме и окольными путями. Конфликт между тенденциями не был разрешен, он просто был загнан в подполье. Когда "подземные" тенденции по какой-либо причине приближаются к поверхности, человек ощущает жесточайшее внутреннее беспокойство, которое порой парализует его, не дает ему двигаться вообще ни в каком направлении. Под каким-то мощным влиянием или под действием крупного провала своего основного решения человек может переизбрать свою главную стратегию защиты на одну из вытесненных. Он считает, что "переменился", "многому научился", но это лишь замена одной защиты на другую.

Тот, у кого доминирует смирение, пытается одолеть свою базальную тревогу, добиваясь расположения и одобрения и устанавливая контроль над другими через их потребность, заинтересованность в нем. Он стремится привязать к себе других своей слабостью, любовью, уступчивостью, добротой. Поскольку ему одновременно нужно сдаться на чью-то милость и необходимо получить возможность безопасно выражать свою агрессивную тенденцию, его часто влечет к себе противоположный, экспансивный тип человека: через него он может участвовать в господстве над жизнью. Такие отношения часто перерастают в "болезненную зависимость", при которой наступает кризис, если уступчивый партнер начинает ощущать, что его подчинение не получает награды, ради которой он жертвовал собой.

Ценности уступчивых и смиренных "лежат в области доброты, жалости, любви, щедрости, самоотдачи, покорности; тогда как самомнение, честолюбие, бессердечие, бессовестность, властность вызывают у них отвращение".

Поскольку "любое желание, стремление, поиск чего-то большего" они считают "дерзким и опасным вызовом судьбе", их самоутверждение и самозащита чрезвычайно заторможены. Они избирают христианские ценности, но вынужденно, потому что эти ценности необходимы для их системы защит. Они вынуждены верить в то, что надо "подставлять другую щеку", и в то, что в мире существует порядок, установленный провидением, а добродетель в конце концов восторжествует. Их сделка заключается в том, что если они будут смиренными, любящими, будут избегать гордыни и не гнаться за славой, судьба и другие люди будут милостивы к ним. Если судьба не желает соблюдать эту сделку, они или отчаиваются в божественной справедливости, или приходят к выводу о своей виновности, или начинают верить в справедливость, превосходящую человеческое понимание. Они нуждаются не только в вере в справедливость миропорядка, но и в вере в природную доброту людей, поэтому очень чувствительны к разочарованиям в этой сфере.

У личности смиренного типа, пишет Хорни, "множество ее агрессивных устремлений глубоко вытеснено". Агрессия вытесняется, потому что агрессивные чувства или действия пришли бы в жестокое столкновение с необходимостью быть добрым и подвергли бы огромной опасности всю стратегию достижения любви, справедливости, защиты и одобрения. Тем самым стратегия ведет к усилению враждебности, так как "смирение и доброта искушают наступать им на ноги", а "зависимость от других способствует исключительной уязвимости". Ярость, клокочущая в глубине души таких людей, угрожает их представлению о себе, их жизненной философии, их сделке с судьбой; ее необходимо вытеснить, замаскировать или же оправдать – чтобы избежать растущей ненависти к себе и враждебности к другим.

Цели, черты характера и ценности тех, в ком взяла верх экспансивная тенденция, прямо противоположны всему вышеперечисленному у "смиренных и уступчивых". Не любовь привлекает их, а господство. Им отвратительна беспомощность, они стыдятся страдания и нуждаются в успехе, престижном положении, признании. Как мы уже видели, решения, названные соглашательством, агрессией и уходом в "Наших внутренних конфликтах", в "Неврозе и личностном росте", становятся смирением, захватом и отчуждением ("уходом в отставку"). Поскольку она подразделяет решение об экспансии на нарциссическое, перфекционистское (необходимость совершенства) и решение о мести, перед нами пять основных решений вместо трех. Она не касалась нарциссизма и перфекционизма в "Наших внутренних конфликтах", поэтому "агрессивное решение" можно считать эквивалентом "решения о мести", описанного в "Неврозе и личностном росте".

Нарциссичные люди стремятся к господству над жизнью, "любуясь собой и очаровывая других". Часто они вырастают из одаренных детей-любимцев, которыми сверх меры восхищались. Став взрослыми, они считают мир своей кормилицей, а себя – баловнями судьбы. Они без тени сомнения верят в свои таланты и полагают, что никто против них не устоит. Их неуверенность проявляется в беспрестанных рассказах о своих подвигах или замечательных качествах и в потребности получать бесконечные подтверждения своей самооценки в виде восхищения и поклонения. Их сделка такова, что если только они будут держаться за свои мечты и преувеличенные требования к себе, жизнь обязательно даст им все, чего только они ни пожелают. Если же этого не происходит, у них может наступить психологический коллапс, потому что они плохо подготовлены для встречи с реальностью.

Нормы того, кто стремится к абсолютному совершенству, чрезвычайно высоки, как в области нравственности, так и в области интеллекта. На всех остальных он смотрит с высоты этих норм. Он необычайно горд своей "правильностью" и его цель – "безупречность" во всех отношениях. По таким нормам очень трудно жить, поэтому он стремится уравнять знание о нравственных ценностях и их воплощение в жизнь. Так он пытается обмануть себя и поэтому часто настаивает, чтобы другие жили в соответствии с его нормами, и презирает их за то, что они этого не делают, тем самым вынося вовне (экстернализуя) свое самоосуждение. Навязывание другим своих норм ведет к тому, что поклонник совершенства восхищается немногими избранными, а к большинству человечества относится критически и высокомерно. Сделка его носит "юридический" оттенок: за его честность, справедливость и верность долгу ему присуждается "справедливое отношение всех людей и жизни в целом. Это убеждение в нерушимой справедливости жизни дает ему ощущение власти над жизнью". Высотой своих норм он подчиняет судьбу. Его собственная неудача или ошибка угрожает сделке и поэтому переполняет его чувством беспомощности или ненависти к себе.

Мстительными людьми движет в основном потребность в злобном торжестве. В то время как нарциссичный тип с детства купался в восхищении, а поклонник совершенства вырос под прессом жестких норм, жаждущий мести человек подвергался в детстве грубому обращению и в нем есть потребность отплатить за все нанесенные ему оскорбления. Он считает мир "ареной, где, как сказано у Дарвина, выживает наиболее приспособленный, а сильный уничтожает слабого". Единственный моральный закон, присущий природе вещей, – "право на стороне силы". В своих отношениях с другими он состязателен, безжалостен и циничен. Он не верит никому, избегает эмоциональной вовлеченности и смотрит, как бы использовать других, чтобы усилить свое чувство господства. Он относится к скромным людям, как к дурачью, но несмотря на это, его тянет к ним из-за их уступчивости и смирения.

Тип соглашателя (или смиренника) вынужден вытеснять свою враждебность ради того, чтобы могло действовать его решение, и аналогично, для мстительного человека "любое чувство жалости, или необходимость быть "хорошим", или установка на уступку была бы несовместима с общей картиной его жизни, им выстроенной, и поколебала бы ее основы". Он хочет быть твердым, жестким и относится ко всем проявлениям чувств как к признаку слабости. Он боится опасности со стороны своих тенденций к уступчивости, потому что они сделали бы его уязвимым во враждебном мире, обратили бы его взор к ненависти к себе и угрожали бы его сделке, существенно для него необходимой. Он не рассчитывает, что мир даст ему хоть что-то – он убежден, что достигнет своих честолюбивых целей, только если останется верен своему взгляду на жизнь, как на битву, и не позволит, чтобы на него повлияла традиционная мораль или его собственная мягкость. Если рушится его решение захватить весь мир, он склонен возненавидеть себя.

Тот, чья главная стратегия – уход от людей, не гонится ни за любовью, ни за господством, а поклоняется свободе, покою и самодостаточности. Он презирает гонку за мирским успехом и питает глубокое отвращение к любым усилиям. У него есть сильная потребность в превосходстве, и обычно он смотрит на своих собратьев свысока, но реализует свое честолюбие скорее в воображении, чем в действительных достижениях. Он управляет угрожающим миром, изымая себя из-под его власти и выбрасывая других из своей внутренней жизни. Чтобы избежать зависимости от окружения, он старается подчинить себе свои внутренние порывы и довольствоваться малым. Он обычно не бранит жизнь, но покоряется ходу вещей, каков он ни есть, и принимает свою участь с иронией или стоическим достоинством. Его сделка состоит в том, что если он не будет сам ничего просить у людей, то и люди его не побеспокоят; если он не будет ни к чему стремиться, то и не потерпит неудачи; не будет ничего ожидать и не будет разочарован.

Отчуждаясь от людей, он отчуждается и от себя, и делает это, подавляя или отрицая свои чувства и внутренние конфликты. Его уход от активной жизни ставит его в позицию зрителя, которая позволяет ему быть превосходным наблюдателем, как над другими людьми, так и над собственными внутренними процессами. Но его самопонимание отделено от эмоций, он "глядит на себя отстраненно, как на произведение искусства, с неким объективным интересом".

В "Неврозе и личностном росте" Хорни описывает детские переживания, типичные для каждой из основных стратегий, выбираемых в дальнейшем. Однако опыт большинства детей не "типичен", а является неким сочетанием переживаний, и потому у взрослых имеется не "типичная" защита, а их сочетание, комбинация. Конфликты между защитами и порождают колебания, непоследовательность, ненависть к себе. Значение теории Хорни в том, что она позволяет нам понять противоречивые установки, поведение и верования человека как часть структуры его внутренних конфликтов. Рассматривая классификацию защит, проведенную Хорни, важно помнить, что она говорит о ситуации на какой-то момент, о временном срезе динамики: решения комбинируются, вступают в конфликт, ослабевают или усиливаются, сами нуждаются в защите, запуская "порочный круг", и сменяются при их провале.

В то время как межличностные затруднения порождают движение к людям, против людей и прочь от людей, а также конфликт между этими направлениями движения, внутрипсихические проблемы, сопутствующие межличностным, продуцируют свои собственные стратегии защиты. Чтобы компенсировать ощущение своей слабости, никчемности и неадекватности (несоответствия), мы создаем, с помощью воображения, "идеальный образ себя" и наделяем его неограниченной силой, властью и невероятными способностями.

Процесс самоидеализации следует рассматривать во взаимодействии с межличностными стратегиями, поскольку на идеальный образ сильно влияет главная стратегия защиты, превозносящая те или иные личностные качества. Идеальный образ себя смиренного типа – "набор чудесных качеств, таких как доброта, отсутствие эгоизма, щедрость, уступчивость, святость, благородство, сострадательность". Но помимо чуткости к искусству, природе и людям прославляется и "беспомощность, страдание и мученичество". Мстительные люди видят себя непобедимыми в любой ситуации. Они умнее, упорнее и реалистичнее других и поэтому могут достичь большего. Они гордятся своей бдительностью, способностью предвидеть и планировать и считают, что ничто не может их задеть. Нарциссичный человек – это "помазанник, перст Божий, пророк, благодетель человечества, человек предназначения, ибо ему уготована судьба дать людям нечто великое". Он воображает, что его энергия неисчерпаема, что он способен к неограниченным достижениям, причем совершенно без усилий. Поклонник совершенства видит себя как совершенство во всех отношениях. Он все делает превосходно, за что ни возьмется, он абсолютно правильно судит о чем угодно, он справедлив и верен долгу в любых отношениях с людьми. Идеальный образ "ушедшего в отставку" – это "сплав самодостаточности, независимости, идущей изнутри умиротворенности, свободы от страстей и желаний" и стоического равнодушия к "пращам и стрелам яростной судьбы". Они стремятся быть свободными от оков и невосприимчивыми к давлению. При любом типе решения идеальный образ себя может быть сшит отчасти по религиозной, отчасти по культуральной выкройке, а может быть взят из истории или личного опыта.

Идеальный образ себя, в конечном счете, не улучшает нашего отношения к себе, а, скорее, ведет к усилению ненависти к себе и дополнительным внутренним конфликтам. Хотя качества, которыми мы наделяем себя, диктуются нашей главной межличностной стратегией, вытесненные решения тоже имеют свое право голоса; и поскольку каждое решение прославляет свой набор черт личности, различные аспекты идеального образа себя противоречат друг другу, и каждый из них борется за право быть воплощенным в действительность. Хуже того, поскольку почувствовать себя чего-то стóящим можно лишь став своим идеалом, все, что "не дотягивает" до него, ощущается как никуда не годное; так разрастается "презренный образ себя", который и становится мишенью самокритики. Очень много людей, пишет Хорни, "колеблется меж ощущением надменного всемогущества и чувством, что они – последние подонки". В то время как идеальный образ себя выстраивается согласно главной межличностной стратегии, презренный образ себя сильнее всего отражает вытесненную стратегию. По мере того как мы убеждаем себя, что мы действительно тот великий человек или та дрянь, которой мы себя вообразили, идеальный образ себя развивается в идеальное я , а противоположный – в презренное я .

Хорни кладет в основу своих рассуждений четыре наших я : подлинное (или возможное) я , идеальное (или невозможное) я , презренное я и наличное я . Подлинное я – не фиксированная структура, а набор биологических предпосылок, которые могут быть воплощены в действительность лишь во взаимодействии с окружением. Степень и форма его осуществления во многом зависит от внешних условий, в том числе от культуры. При неблагоприятных условиях соприкосновение с подлинным я утрачивается и разрастается идеальный образ себя, столь же нереально грандиозный, как нереально гадок и слаб презренный образ себя. Наличное я – это тот человек, которым мы являемся, и в нем перемешаны сила и слабость, здоровье и невроз. Дистанция между наличным и подлинным я зависит от того, насколько наше развитие было самоосуществлением, и насколько – самоотчуждением.

С формированием идеального образа себя мы пускаемся "в погоню за славой", так как наша "энергия, влекущая к самоосуществлению, перехвачена другой целью – воплотить в действительность идеальное я ". То, что именно будет почитаться "славным", зависит от выбранного решения. Хорни не считает поиск абсолюта присущим человеческой природе. У нас есть способность воображать и планировать, мы всегда стремимся подняться над собой, но здоровый человек при этом тянется к возможному и работает над достижением цели в рамках человеческих ограничений. Для отчужденного от себя человека есть только "все или ничего", и для него погоня за славой – часто самая важная в жизни вещь. Она придает смысл его жизни, дает ему чувство превосходства, к которому он так безнадежно стремится. "У нас есть веская причина заинтересоваться", – пишет Хорни, – "не кладется ли большинство человеческих жизней (в переносном или в буквальном смысле) именно на алтарь славы?" Погоня за славой превращается в "личную религию", правила которой определяет невроз личности, но при этом человек может также веровать в систему прославления, существующую в его культуре, и участвовать в ее ритуалах. Такие системы существуют в каждой культуре и включают в себя обычную религию, различные формы группового отождествления, войну и военную службу, соревнования, знаки отличия и всевозможные иерархические устройства.

Сотворение идеального образа себя порождает не только погоню за славой, но и определенной структуры феномен, названный Хорни "гордыней". Гордость, переходящая в спесь, становится атрибутом идеального я , и от этой упоенности собственным "высоким" положением выставляются невротические требования к другим. В то же время человек считает, что и действовать Надо соответственно величественным представлениям о себе. Если мир отказывается уважать невротические требования, или же сам одержимый гордыней не живет в чем-то "как Надо", он отождествляет себя с презренным я и испытывает испепеляющую ненависть к себе. Как и в случае идеального образа себя, особая природа гордыни, различных Надо, требований и ненависти к себе подвергается влиянию нашего главного решения и конфликтов между ним и подчиненными тенденциями.

В идеальном я невротическая гордость занимает место реалистической уверенности в себе и самоуважения. Угроза гордыне вызывает тревогу и враждебность; ее крушение – отчаяние и "грызение" самого себя. Для ее восстановления есть различные источники. Это возмездие, которое возвращает чувство превосходства униженному, и полная потеря интереса к тому, что угрожает гордыне. Сюда же относятся различные формы искажений, такие как забывание унизительных эпизодов, отрицание своей ответственности, обвинения других и приукрашивание. Иногда "юмор помогает вытащить жало нестерпимого стыда".

Гордыня заставляет нас предъявлять невротические требования миру и окружающим. Специфика этих требований зависит от нашего главного решения, но в любом случае мы считаем, что судьба обязана уважать нашу сделку с нею, и мы должны получать то, что нам нужно, чтобы наше решение оставалось в силе. Невротические требования "переполнены ожиданием чуда". Когда жизнь не отвечает на них, мы впадаем в отчаяние, в яростное возмущение или отрицаем стукнувшую нас реальность. Если же печальный опыт повторяется, наше решение может измениться, но может и остаться в силе. При этом человек продолжает еще больше держаться за требования, как за "гарантию будущей славы". Наши требования усиливают нашу уязвимость, поскольку их фрустрация угрожает повернуть нас лицом к ощущению собственного бессилия и неадекватности, из которого они и проистекают.

От "погони за славой" мы теперь можем обратиться к тому, что Хорни называет "тиранией Надо". "Надо" заставляет нас жить в соответствии с величественным представлением о себе. Эти "Надо" – продукт идеального образа себя, а поскольку идеальный образ себя по большей части – это прославление принятого решения (смириться, стремиться к абсолютному совершенству, мстить, уйти в отставку или нарциссического), следовательно, разные "Надо" определены в основном чертами характера и ценностями, связанными с главной защитой. Однако подчиненные тенденции также представлены в идеальном образе себя, и в результате мы зачастую оказываемся "под перекрестным огнем враждующих Надо". Мы пытаемся подчиняться противоречивым внутренним приказам и обречены ненавидеть себя за все, что бы мы ни делали, и даже в том случае, если, парализованные этими конфликтами, мы не делаем ничего. Жить "как Надо" невозможно не только потому, что Надо дергают в разные стороны, но и потому, что они нереалистичны: нам Надо всех любить, Надо никогда не ошибаться, Надо всегда выходить победителем, Надо никогда ни в ком не нуждаться... С Надо связаны многие вынесения вовне. Мы ощущаем наше Надо как "они Должны" (как ожидание, направленное на других), нашу ненависть к себе как их отвержение, наше "самоедство" как их несправедливое осуждение. Мы ждем, что другие будут жить по нашим "как Надо" и выливаем на них нашу ярость за собственную неудачную попытку так жить. Надо, выработанное для защиты от отвращения к себе, только усиливает болезнь, которую призвано было исцелить. "Угроза наказания ненавистью к себе" превращается "в режим террора".

Надо – основа для сделки с судьбой. Неважно, какое было принято решение: сделка состоит в том, что наши требования будут выполнены, если жить "как Надо". Подчиняясь внутренним правилам, мы устанавливаем контроль над внешней реальностью. Мы, конечно, видим наши требования не как нечто непомерное, а только как то, чего мы вправе ожидать, принимая во внимание наше величие, и считаем, что жизнь несправедлива, когда наши ожидания не сбываются. Наше чувство справедливости определено нашим главным решением и связанной с ним сделкой.

Ненависть к себе – конечный продукт внутрипсихических стратегий защиты, каждая из которых имеет тенденцию увеличивать наше ощущение неудачи и собственной никчемности. Ненависть к себе – по сути ярость, которую идеальное я испытывает к наличному я за то, что оно не такое "как Надо". Ненависть к себе в основном бессознательна, так как она слишком болезненна, чтобы встретиться с ней открыто. Основная защита против нее – вынесение вовне, которое может быть активным или пассивным. Активное – "это попытка перенаправить ненависть изнутри наружу: против жизни, судьбы, институтов или людей". При пассивном "ненависть остается направленной вовнутрь, но воспринимается или переживается как идущая извне". Когда ненависть к себе сознательна, в ней часто есть примесь гордости, которая служит поддержкой самопрославления: "Даже осуждение несовершенств подтверждает божественные нормы, с которыми личность отождествляет себя". Хорни рассматривает ненависть к себе как "величайшую трагедию человеческого сознания. В своем стремлении к Бесконечному и Абсолютному человек начинает разрушать себя. Заключая сделку с Сатаной, обещающим ему славу, он вынужден отправиться в ад – в ад внутри самого себя".

IV. Применимость теории Хорни

Из-за названия ее первой книги теорию Хорни часто считают описанием невротической личности ее времени, то есть жителя Нью-Йорка тридцатых-сороковых годов, представителя верхушки среднего класса. Этот взгляд проистекает, мне кажется, из усиленного внимания к ее ранним работам, где основное внимание уделено культуре, и из недостатка внимания к ее зрелой теории, приложимой ко многим обществам, как современным, так и принадлежащим истории. Защиты, описанные Хорни, принимают различную форму в различных обществах, а различные общества благоприятствуют различным стратегиям защиты и способствуют различным схемам внутреннего конфликта; но движение к людям, против людей или от людей – это, видимо, часть природы человека, а не продукт культуры. На самом деле, бихевиорист признал бы в них усложненную, человеческую версию основных механизмов защиты животного: подчинение, борьба и бегство. Источник этих защитных механизмов – инстинкт, и это, наверное, одна из причин, по которым теория Хорни может применяться к самым различным культурам.

Я пришел к осознанию ее широкой применимости в ходе работы преподавателем и литературным критиком. У меня были студенты из многих стран, принадлежавшие к самым разным слоям общества, которые заявляли о том, что теория Хорни приложима к ним, к их народу, культуре и литературе. Я сам использовал ее в своей работе – для анализа авторов и их произведений, относящихся не только к любому периоду британской и американской литературы (включая Чосера, Шекспира, Мильтона и многих новеллистов), но и принадлежащих к русской, французской, немецкой, испанской, норвежской и шведской литературе разных веков, а также к древнегреческой и древнеримской. Насколько я знаю, теория Хорни использовалась, кроме того, при изучении китайской, японской, индийской литературы.

То, что теория Хорни оказывается полезной для биографов, тоже говорит о ее глубине и силе. Существуют хорнианские работы о Роберте Фросте, Чарльзе Эвансе Хьюджесе, о семье Кеннеди, о Сталине, Вудро Вильсоне, Джимми Картере, Феликсе Франкфуртере, Линдоне Джонсоне; да и ряд других видных общественных деятелей и писателей можно во многом понять в свете этого подхода. Хорошим примером может служить работа Роберта Такера о Сталине.

Такер работал в американском посольстве в Москве в 1950 году, когда был опубликован "Невроз и личностный рост". Прочтя книгу, он "был поражен внезапной мыслью": "Что если идеальный образ Сталина, изображаемый день за днем в советской печати, находящейся под контролем партии, и есть его идеальный образ себя в смысле Хорни?" Если так, "культ Сталина должен отражать его собственное чудовищно раздутое представление о себе как о гении всех времен и народов". Этот кремлевский затворник, "на публике столь сдержанно умалчивающий о себе, просто должен выплескивать свои тайные мысли о своей особе в миллионах газет и журналов, расходящихся по России". Можно провести психоанализ Сталина, "всего лишь почитав "Правду"!"

Такер убежден, что такие книги о тоталитаризме, как книги Ханны Арендт, "страдают серьезным недостатком – в картине нет ни диктатора, ни его психодинамики". Диктатор способен "сделать политическими институтами внутренние защиты своего идеального я , вечно подвергающегося угрозам", и "мобилизовать аппарат репрессий для мести не только людям, в которых он увидел врагов, но и для мести целым "вражеским" социальным слоям". Катастрофа "была, видимо, гитлеровским отыгрыванием мстительной враждебности, проистекающей из невротической ненависти к себе, спроецированной на евреев как на группу".

Предположения Такера о роли личности Сталина в советской политике подтвердились после смерти Сталина. Такер считал, что самоидеализация Сталина распространилась на советский народ в целом, а потому он отказывал в выездных визах женам иностранцев, поскольку их желание уехать было "оскорблением" стране и ему лично. Он предсказал поэтому, что его русской жене позволят уехать после смерти Сталина. Это и другие предсказания, основанные на его работе, оказались верными. После смерти Сталина атмосфера террора рассеялась, прекратились ужасные чистки, холодная война пошла на убыль, и культ личности закончился.

Несмотря на точность предсказаний Такера, историки все еще сопротивляются идее, что при жизни Сталина столь глубокие изменения наступили "вследствие действия психологического фактора". Однако интерпретацию личности Сталина и ее политического значения, которую дал Такер, подтвердил секретный доклад Хрущева "О культе личности и его последствиях".

"Хрущев изобразил Сталина как человека с колоссальными претензиями и глубокой неуверенностью в себе, которая заставляла его жаждать постоянных подтверждений своего воображаемого величия. Картина, им нарисованная, совершенно в духе Хорни: перед нами портрет личности высокомерно-мстительного типа прямо из "Невроза и личностного роста". Идеализирующий себя, ненасытно жаждущий того прославления, которое обеспечивал ему культ, Сталин легко впадал в мстительную враждебность к тому, что казалось ему малейшим отклонением от его воспаленного представления о себе как о гениальном Вожде и Учителе. Его агрессия, типичным выражением которой служили чистки,... была обратной стороной его самопрославления".

Получив подтверждение своей гипотезы, Такер продолжил свою работу, два тома которой были опубликованы: "Сталин-революционер" (1973) и "Власть Сталина" (1990). Его истолкования крайне деструктивного поведения этой сложной и противоречивой личности имели большой успех.

Многие авторы применяли теорию Хорни для анализа американской культуры. Дэвид М.Поттер в 1954 году опубликовал книгу "Люди изобилия: экономический избыток и американский характер". В книге чувствуется сильное влияние Хорни – проведенного ею анализа черт характера, внутренних конфликтов и порочных кругов, создаваемых соревновательностью американской культуры. Он связывает их с воздействием изобилия, с озабоченностью наблюдая, что возрастающий избыток "означает увеличение вознаграждения в конкурентной борьбе", а увеличение награды означает увеличение премии за умение конкурировать. Это приносит с собой повышенную агрессивность, которая создает внутренние конфликты и не приносит положительного результата. Мы обмениваем безопасность на возможность высокой награды и затем испытываем тревогу, которой сопровождается недостаточная безопасность. Нас влечет участие в соревновании ценой невроза, "потому что само общество рассматривает награду как нечто неотразимое и неизбежно заставляющее каждого кинуться за нею".

В работе "Нищета богатства: психологический портрет американского образа жизни" (1989) Пол Уачтел также отмечает, что "есть нечто судорожное, иррациональное и самоуничтожительное" в американской погоне за все возрастающим благополучием. Не утверждая, что все население невротически агрессивно, Уачтел считает, что Хорни, описав тенденцию идти против людей, "ухватила нечто важное в очевидных стереотипах поведения, самое характерное" для общественной жизни Америки и работы ее экономической системы: "мы гордимся, что мы большая, сильная и преуспевающая нация, и в наших героях ценим то же самое". Американцы поддерживают соревнование, а не взаимную поддержку, и "стремятся побеждать и покорять" природу и окружающих. Страна боится, что ее примут "за "колосса на глиняных ногах" и должна совершать безрассудные акты агрессии, чтобы отогнать этот страшный образ". Оказавшись в порочном круге, американцы в тревоге полагаются "на производство и накопление товара" для ощущения безопасности и продолжают эту стратегию, несмотря на то, что она усиливает их ощущение незащищенности.

Поттер опирался на "Невротическую личность нашего времени", а Уачтел – на "Наши внутренние конфликты". В статье "Психологический критический разбор американской культуры", опубликованной в "Американском психоаналитическом журнале" (1982), Джеймс Хафман использует зрелую теорию Хорни. Но если Поттер основное место уделяет изобилию, Хафман пишет, что на поведение американца более всего влияют ощущение угрозы и ощущение неполноценности. В ранний период американской нации установившиеся европейские государства рассматривали ее как социально и культурно неполноценную, а в период экспансии жизнь на границе продвижения поселенцев была опасной. В городах жизнь шла по законам Дарвина, и иммигранты, обычно бедные и гонимые на родине, вновь подвергались дискриминации, и, кроме того, новые сограждане воспринимали их как угрозу.

Под таким давлением вырабатывались компенсаторные защитные механизмы, и в результате большая часть американской истории – это погоня за славой, что нашло отражение "в идеальном образе американца. Американцы поверили, что США предстоит стать величайшей страной мира, а затем – что это уже величайшая страна, и так должно быть и впредь". По-своему каждая эпоха "перестраивала и украшала миф об американском превосходстве". Из-за преувеличенного мнения о собственной важности американцы "выставляли преувеличенные требования к другим нациям: чтобы те всегда считались с их желаниями, советовались с ними, прежде чем принять какое-то решение, и относились к ним как к судьям и миротворцам всей планеты" (1982). Так же, как Поттер и Уатчел, Хафман говорит об "агрессивной борьбе", характеризующей американскую экономику "в гораздо большей мере, чем сотрудничество". Американцы хотят, чтобы их лидеры были воинственны, и прославляют тех, кто в борьбе проложил себе путь наверх. Но, конечно же, в американской культуре присутствуют и тенденции, входящие в конфликт с агрессивными.

Существуют также хорнианские аналитические исследования елизаветинской и викторианской культур. Я считаю, что хорнианский подход будет плодотворен при исследовании практически любого общества.

Хорни называет невроз "личной религией". Она мало говорила о традиционных религиях, но ее теория может быть использована для их анализа, так как большинство из них включает погоню за славой и сопутствующие ей Надо, требования, гордыню и ненависть к себе. Они предлагают сделку с судьбой, при которой обещано вознаграждение за определенную веру, действия, жесты, ритуалы и черты характера. Большая часть Старого Завета прославляет сделку с судьбой "поклонника совершенства", при которой человек вовлекается в исполнение набора выработанных ритуалов и приказаний под ливнем угроз и обещаний. В Новом Завете главная сделка иная. Не покорность закону, но установка на смирение – прощение, веру и уступки – принесет награду. Большинство религий принуждают своих последователей жить в соответствии с идеальным образом себя, который меняется от теологии к теологии, обещая им славу, если они в этом преуспеют, и наказание, в противном случае. Иногда религия включает и защиту от неудачи, признаваемой неизбежной.

Анализ религии по Хорни облегчает наше понимание психологических потребностей и защит, находящих выражение в различных доктринах и ритуалах, и делает их для нас более осмысленными. Он помогает нам ухватить суть: что религия дает человеку, и какую муку он испытывает, когда его вере угрожают. Лишенные в результате крушения религии общей системы иллюзий, многие наши современники вынуждены изобретать личное невротическое решение, для которого существует слишком мало условленных оправданий и подтверждений. Хотя большинство религий основано на магической сделке, между ними существует серьезное различие, о котором необходимо помнить: некоторые религии поощряют, а некоторые запрещают эмоциональное благополучие. Бог может быть воображаемым добрым родителем, любящим и заботливым, а может быть и невротическим родителем, требующим, чтобы мы пожертвовали своим подлинным я ради его славы.

Философские системы также могут быть достойными объектами психологического анализа, поскольку и они служат выражением желаний человека и его защит. Такие философы, как Артур Шопенгауэр, Серен Кьеркегор и Фридрих Ницше, весьма привлекательны для изучения в хорнианском духе. Главная стратегия Шопенгауэра, видимо, уход, у Кьеркегора – смирение, у Ницше – агрессия; и в каждом случае интересно посмотреть, какой искусной разработке подвергается защита в руках гения. Понимание психологической ориентации какой-либо философской системы может помочь нам увидеть не только то, из чего она возникла, но и природу ее влияния и цели, к которым она зовет. Иногда это объясняет ее непоследовательность, являющуюся выражением внутренних конфликтов философа.

В моих кратких заметках я мог лишь указать на размах и силу мыслей Карен Хорни. Ее зрелая теория, и в особенности "Невроз и личностный рост", – заметный вклад не только в теорию личности и психоаналитическую практику, но и в культурологию, литературоведение и биографический жанр. Она использовалась Марикой Весткотт при исследованиях в области полоролевой идентификации: "Феминистское наследие Карен Хорни" (1986); "Относительность женственности и идеальное я " ("Американский психоаналитический журнал, 1989). Возможности ее теории, как в этих областях, так и в областях политической психологии, религии и философии, еще только начинают изучаться.

Д-р Бернард Перис, Университет Флориды,
Директор Международного Общества Карен Хорни.

Влечение к саморазрушению, направленное против тела, легче всего поддается наблюдению. Физическое насилие против себя, в общем, ограничено психозами. При неврозе мы встречаемся с меньшим размахом саморазрушительных действий, которые в основном сходят за «вредные привычки» — грызение ногтей, расчесы, вечная спешка при сборах, выдергивание волос. Но бывают и неожиданные позывы к чистейшему насилию, которые, в противоположность психозу, остаются в воображении. Они, видимо, случаются у тех, кто живет воображением до такой степени, что презирает реальность, включая реальность себя самого. Они часто наступают после вспышки глубинного озарения, и весь процесс идет с такой молниеносной скоростью, что его последовательность удается уловить только в аналитической ситуации: внезапное глубоко проникающее видение некоего несовершенства, быстро вспыхивающее и исчезающее, так же резко следующий за ним безумный порыв вырвать себе глаза, перерезать себе глотку или воткнуть нож себе в живот и выпустить кишки. Этот тип личности по временам испытывает позывы к суициду (например, его тянет спрыгнуть с балкона или с обрыва), позывы, которые возникают при сходных условиях и кажутся неизвестно откуда взявшимися. Они исчезают так быстро, что вряд ли имеют шанс осуществиться. С другой стороны, желание прыгнуть с высоты может быть неожиданно столь сильным, что человек вынужден схватиться за что-нибудь во избежание искушения. Но оно может привести и к настоящей суицидной попытке. Даже если так, у этого типа все равно нет реалистичного представления об окончательности смерти. Он, скорее, видит, как он спрыгнет с двадцатого этажа, затем подберет себя с полу и пойдет домой. Часто зависит от случайности, удастся или нет такая суицидная попытка. Да будет мне позволено сказать, что увидев себя мертвым, он сам удивился бы больше всех.

При многих серьезных суицидных попытках мы должны помнить о возможности далеко зашедшего самоотчуждения. Однако, как правило, нереалистическое отношение к смерти более характерно для суицидных импульсов или прерванных попыток самоубийства, чем для спланированных и серьезных покушений на себя. Конечно, всегда есть много причин для такого шага, просто тенденция к саморазрушению — наиболее регулярный его элемент.

Саморазрушительные импульсы могут оставаться бессознательными в качестве таковых и, однако, актуализироваться в «отчаянности» при езде, плавании, скалолазании или в спешке, когда физические возможности не позволяют спешить. Мы видели, что такая деятельность может и не казаться отчаянной самому человеку, поскольку у него есть скрытое требование неуязвимости («со мной ничего случиться не может»). Во многих случаях это основной фактор. Но мы всегда должны осознавать дополнительную возможность действия саморазрушительных влечений, особенно когда пренебрежение к реальной опасности принимает угрожающие пропорции.

И наконец, есть те, кто бессознательно, но систематически разрушает свое здоровье пьянством или наркотиками, хотя здесь могут иметь место и другие факторы, такие как постоянная потребность в наркотике. В очерке Стефана Цвейга о Бальзаке мы видим трагедию гения, который в душераздирающем стремлении к славе на самом деле разрушил свое здоровье каторжным трудом, пренебрежением ко сну и злоупотреблением кофе. Безусловно, потребность Бальзака в славе вогнала его в долги настолько, что его чрезмерный труд был отчасти следствием неправильного образа жизни. Но, конечно же, здесь, как и в сходных случаях, оправдан вопрос о присутствии саморазрушительных влечений, приведших, в конце концов, к преждевременной смерти.

В других случаях телесный ущерб наносится себе, так сказать, нечаянно. Мы все знаем, что «в плохом настроении» нам чаще случается порезаться, оступиться и упасть, прищемить палец. Но если мы не обращаем внимания на машины, пересекая улицу, или на правила вождения, сидя за рулем, это может стать фатальным.

Остается открытым вопрос о молчаливом действии саморазрушительных влечений при органических заболеваниях. Хотя теперь о психосоматических заболеваниях известно гораздо больше, трудно с должной точностью выделить особую роль саморазрушительных тенденций. Конечно, любой хороший врач знает, что при жестокой болезни «желание» пациента выздороветь и жить или умереть является решающим. Но и тут направление психических сил к жизни или смерти может быть определено множеством факторов. Все, что сейчас можно сказать, принимая во внимание единство души и тела, это то, что необходимо серьезно подходить к возможности молчаливого действия саморазрушения не только в фазе выздоровления, но и в создании самого заболевания и в его усилении.

Саморазрушение, направленное на другие жизненные ценности, может показаться несчастным случаем, несвоевременным совпадением. Пример тому Эйлерт Левборг из «Гедды Габлер», теряющий свою драгоценную рукопись. Ибсен показывает нам, как в этом персонаже стремительно нарастают саморазрушительные реакции и действия. Сперва, вслед за легким подозрением на своего верного друга Фру Эльвстедт, он пытается разрушить отношения с нею, продолжая кутеж. Напившись, он теряет рукопись, затем стреляется, и притом в доме у проститутки. В меньшем размере, это случай людей, забывающих что-то на экзамене, опаздывающих на важную встречу или являющихся туда пьяными.

Чаще разрушение психических ценностей поражает нас своей повторяемостью. Человек бросает свое занятие как раз тогда, когда у него что-то начинает получаться. Мы можем поверить его заявлению, что это было не то, чего ему «на самом деле» хотелось. Но когда процесс повторяется в третий, четвертый, пятый раз, мы начинаем искать, что же за этим стоит. Среди определяющих его факторов, саморазрушение часто является основным, хотя и скрытым глубже остальных. Ни в малейшей степени не осознавая этого, он вынужден упускать все свои шансы. То же можно сказать, когда человек теряет или бросает одно рабочее место за другим, разрывает одни отношения за другими. В обоих случаях ему часто кажется, что он жертва несправедливости и черной неблагодарности. На самом деле он делает все, чтобы навлечь на себя своими постоянными пререканиями и приставаниями тот самый исход, которого он так боится. Короче говоря, он часто доводит начальника или друга до того, что он (или она) больше не может его выносить.

Мы можем понять эти повторяющиеся происшествия, когда наблюдаем нечто подобное в аналитической ситуации. Пациент формально сотрудничает; он может даже оказывать аналитику все знаки расположения (которых тот не хочет); тем не менее, во всем существенном он ведет себя настолько провокационно и оскорбительно, что в аналитике тоже начинает шевелиться симпатия к тем, кто ранее повернулся спиной к пациенту. Короче говоря, пациент пытается (и всегда пытался) заставить других осуществить свои саморазрушительные намерения.

В какой степени активные саморазрушительные склонности отвечают за постепенное разрушение глубины и целостности личности? В большей или меньшей степени, грубо и тонко, целостность личности нарушается вследствие невротического развития. Отчуждение от себя, неизбежные бессознательные претензии, столь же неизбежные бессознательные компромиссы, обязанные неразрешенным конфликтам, презрение к себе — все эти факторы ведут к ослаблению нравственного начала, ядро которого составляет пониженная способность быть искренним с собой.* Вопрос в том, может ли личность молчаливо, но активно участвовать в своем собственном моральном и нравственном упадке. Определенные наблюдения вынуждают нас ответить на него утвердительно.

* Ср. К. Хорни. «Наши внутренние конфликты». Глава 10: «Обеднение личности».

Мы наблюдаем состояния, хронические или острые, которые лучше всего можно описать как упадок духа. Человек пренебрегает своей внешностью, позволяет себе быть неопрятным, грязным и жирным, он слишком много пьет, а спит слишком мало, ему наплевать на свое здоровье — он, например, не обращается к зубному врачу. Он слишком много или слишком мало ест, не ходит гулять, пренебрегает своей работой или любыми своими серьезными интересами, становится ленивым. Он может вступать в случайные связи или предпочитает общество пустых или опустившихся людей. Он может стать ненадежным в денежном отношении, начать бить жену и детей, лгать или воровать. Этот процесс наиболее очевиден при прогрессирующем алкоголизме, как это хорошо описано в «Пропавших выходных». Но он точно так же может идти очень тонкими и скрытыми путями. В прозрачных примерах даже неподготовленный наблюдатель сумеет увидеть, что эти люди «позволяют себе пуститься во все тяжкие». При анализе мы понимаем, что такое описание неадекватно. Это состояние наступает, когда человек так переполнен презрением к себе и безнадежностью, что его конструктивные силы не могут больше противостоять воздействию саморазрушительных влечений. Последние тогда достигают полного размаха и выражаются в решении (в основном бессознательном) об активной деморализации. В экстернализованной форме активное, планируемое намерение деморализовать личность описано Джорджем Оруэллом в «1984»; каждый опытный аналитик увидит в его романе верную картину того, что может сделать с собой невротик. Сновидения также указывают, что он может собственными руками швырнуть себя в сточную канаву.

Ответ невротика на этот внутренний процесс бывает различным. Это может быть веселье, это может быть жалость к себе, это может быть страх. Эти реакции обычно не связаны в его сознании с процессом падения по своей воле.

Реакция жалости к себе была особенно сильна у одной пациентки после следующего ее сновидения. В прошлом пациентка растратила большую часть своей жизни плывя по течению, она повернулась спиной к идеалам, став циничной. Хотя ко времени сновидения она много работала над собой, она еще не была в состоянии принять себя всерьез и сделать со своей жизнью что-нибудь конструктивное. Ей приснилось, что женщина, воплощение всего красивого и хорошего, готовясь принять веру, была обвинена в оскорблении этой веры. Она была осуждена и выставлена на публичный позор перед какой-то процессией. Хотя спящая была убеждена в ее невиновности, она тоже принимала участие в шествии. С другой стороны, она пыталась расположить к ней священника. Священник, хотя и сочувствовал, ничего не мог сделать для обвиняемой. Потом обвиняемая оказывалась на какой-то ферме, не только совершенно нищей, но отупевшей и наполовину безумной. Еще во сне сердце пациентки разрывалось от жалости к этой женщине, и, проснувшись, она проплакала несколько часов. За исключением деталей, в этом сновидении спящая как бы говорит себе: «Во мне есть много красивого и хорошего, своим презрением к себе и направленной на себя деструктивностью я могу действительно разрушить собственную личность; предпринятые мной против этих влечений меры неэффективны; хотя я хочу спасти себя, я избегаю реальной борьбы и некоторым образом принимаю участие в работе деструктивных влечений».

В своих сновидениях мы ближе к своей реальности. И в особенности этот сон, кажется мне, поднялся с больших глубин, чтобы дать увидевшей его глубокое и верное понимание об опасности присущей ей саморазрушительности. Реакция жалости к себе в этом случае, как и во многих других, в тот момент не была конструктивной: она не подвигла ее сделать что-нибудь для себя. Только когда ослабевает безнадежность и сила презрения к себе, неконструктивная жалость к себе может превратиться в конструктивное сочувствие к себе. И оно, действительно, — шаг вперед величайшего значения для любого, стиснутого ненавистью к себе. Оно приходит вместе с первым ощущением подлинного себя и желанием внутреннего спасения.

Реакцией на процесс сползания в бездну может быть и леденящий ужас. И, принимая во внимание чудовищную опасность саморазрушительности, эта реакция полностью адекватна, пока человек чувствует себя беспомощной добычей этой беспощадной силы. В сновидениях и ассоциациях она может появляться в виде многих выразительных символов маньяка-убийцы, Дракулы, чудовищ, Белого Кита, привидений. Этот ужас является ядром многих, иначе не объяснимых страхов, таких, как страх перед неизведанной и опасной морской глубиной, страх перед привидениями, перед чем-то загадочным, перед любым деструктивным соматическим процессом — отравлением, глистами, раком. Он входит в тот ужас, который многие пациенты испытывают перед всем неосознаваемым, а потому загадочным. Он может быть центром паники, не имеющей видимых причин. Невозможно было бы жить в таком ужасе, если бы он был постоянным и ясным. Человек должен найти и находит пути смягчить его. Некоторые из них уже были упомянуты. Другие мы еще обсудим в следующих главах.

Проведя обзор ненависти к себе и ее опустошительной силы, мы не можем не увидеть в ней величайшую трагедию человеческого сознания. В своем стремлении к Бесконечному и Абсолютному человек начинает разрушать себя. Заключая сделку с Сатаной, обещающим ему славу, он вынужден отправиться в ад — в ад внутри самого себя.

Глава 6ОТЧУЖДЕНИЕ ОТ СЕБЯ

В начале этой книге было сделано настойчивое ударение на важности подлинного я. Подлинное я, говорили мы, — это живой, неповторимый, непосредственный центр нашей личности; та ее часть, которая может и хочет расти. Мы видели, как неблагоприятные условия с самого начала препятствуют ее нестесненному росту. С тех пор наш интерес был сосредоточен на тех силах личности, которые присваивают себе ее энергию и приводят к формированию гордыни; последняя же обретает самостоятельность и оказывает тираническое и деструктивное влияние на личность.

Это смещение интереса в изложении с подлинного я на идеальное я и его развитие в точности воспроизводит смещение интереса невротика. Но, в отличие от невротика, у нас сохраняется четкое представление о важности подлинного я. Поэтому мы опять поместим его в центр нашего внимания и рассмотрим более систематично, чем ранее, причины, по которым оно бывает заброшено и теряет для личности свое значение.

Говоря на языке сделки с Сатаной, отказаться от я, от себя — все равно что продать душу. На языке психиатров это называется «отчуждением от себя» или самоотчуждением. Этот термин в основном приложим к тем крайним состояниям, в которых человек утрачивает ощущение себя собой, например при амнезии, деперсонализации и т.д. Эти состояния всегда возбуждали всеобщее любопытство. Странно и даже поразительно, что человек, не находящийся в состоянии сна и не имеющий органического поражения головного мозга, не знает, кто он, где он, что делает или что делал.

Однако эти случаи покажутся менее удивительными, если мы будем рассматривать их не как изолированное явление, а обратимся к их соотношению с менее явными формами отчуждения от себя. При этих формах нет грубой потери ощущения самотождественности и ориентации, но происходит общее ухудшение способности к сознательному переживанию. Например, многие невротики живут, словно в тумане. Ничто для них не ясно. Не только их собственные мысли и чувства, но и другие люди и смысл различных ситуации подернуты дымкой. Сюда же относятся еще более мягкие формы, при которых затуманиваются только внутрипсихические процессы. Я имею в виду тех людей, которые могут быть достаточно проницательными наблюдателями по отношению к другим, могут ясно определить масштаб ситуации или направление мысли другого; но любое восприятие (касается ли оно отношений с людьми, или восприятия природы и т.п.) не находит доступа к их чувствам, а внутреннее переживание не находит пути к осознанию. Такое состояние сознания, в свою очередь, не слишком отдалено от состояния здоровых с виду людей, которые страдают от случайных частичных «выпадений из памяти» или «слепых пятен», касающихся определенных областей внешних или внутренних переживаний.

Все эти формы отчуждения от себя могут касаться точно так же материальной стороны «себя» — своего тела и имущества.* У невротика может быть весьма слабое ощущение собственного тела и мало чувств по отношению к нему. Даже телесные ощущения могут быть заторможены. Его спрашивают, например, не замерзли ли у него ноги, и только тогда ощущение холода доходит до его сознания путем длительных размышлений. Он может не узнать себя, неожиданно увидев себя в зеркале в полный рост. Сходным образом он может не чувствовать свой дом своим домом — для него он так же безличен, как гостиничный номер. Другие не чувствуют, что их деньги — это их деньги, даже если они заработаны тяжелым трудом.

* Здесь, как и во многих других рассуждениях, я грубо излагаю ход мыслей Вильяма Джемса. См. его «Принципы психологии» (William James, «The Principles of Psychology»), главу «Самоосознание», откуда и взяты все цитаты данного параграфа.

Есть очень мало вариантов того, что можно, не колеблясь, назвать отчуждением от наличного себя. При таком отчуждении может быть стерто или затуманено все, что действительно представляет собой человек, или чем он владеет, включая сюда даже существующие для него связи его подлинного с его прошлым и чувство непрерывности своей жизни. В какой-то мере этот процесс присущ любому неврозу. Иногда пациенты осознают свои нарушения в этом плане, как в случае одного пациента, который описывал себя, как фонарный столб с мозгами наверху. Чаще они этого не сознают, хотя нарушения могут быть очень обширными; это постепенно открывается во время анализа.

В сердцевине отчуждения от наличного я находится менее осязаемое, но более важное явление. Это постепенное отдаление невротика от своих собственных чувств, желаний, верований и сил. Это утрата чувства, что он сам активно определяет свою жизнь. Это утрата ощущения себя единым органичным целым. В свою очередь, это указывает на отчуждение от самого живого, что есть в нас, и что я предложила называть подлинным я. Говоря о нем на языке Вильяма Джемса, чтобы полнее представить его предназначение, оно рождает «трепетную внутреннюю жизнь», непосредственность чувств, будь то радость, страстное желание, любовь, гнев, страх, отчаяние. Оно — источник непосредственного интереса и прилива энергии, «источник усилия и внимания, из которого исходят приказы воли», способность желать и надеяться; это та наша часть, которая хочет расти, развиваться, осуществиться. Оно выдает «спонтанные реакции» на наши чувства или мысли, «приветствуя их или возражая им, одобряя или отказываясь от них, устремляясь к ним или от них, говоря им «да» или «нет»». Все это указывает, что наше подлинное я, когда оно сильно и активно, позволяет нам принимать решения и нести за них ответственность. Следовательно, оно ведет нас к истинной интеграции и явственному ощущению своей цельности, единства. Тело и разум, дела и мысли или чувства при этом не только созвучны и гармоничны, но функционируют без серьезных внутренних конфликтов. В противоположность искусственным средствам собирания себя воедино, приобретающими значение по мере ослабления подлинного я, истинная интеграция если и связана с каким-то напряжением, то с минимальным.

История философии показывает, что по отношению к собственным проблемам мы можем занять многие выгодные позиции. Однако дело выглядит так, будто каждому, кто занимался этой темой, было трудно пойти дальше описания своего опыта и того, что его интересовало. С точки зрения клинической применимости я предлагаю отличать наличное или эмпирическое* я от идеального, с одной стороны, и от подлинного, с другой. Наличное я — термин, который включает все, что человек представляет собой в настоящий момент: его тело и душу, здоровье и невротизм. Мы имеем в виду именно его, когда говорим, что хотим «познать себя»; то есть, хотим узнать себя такими, каковы мы есть. Идеальное я — это тот человек, который живет в нашем иррациональном воображении, или тот, которым нам Надо быть, согласно предписаниям нашей невротической гордости. Подлинное я, которому здесь несколько раз уже давались определения, это «изначальная» сила личностного роста и самоосуществления, с которой мы можем вновь полностью отождествиться, когда освободимся от калечащих оков невроза. Следовательно, это то, на что мы ссылаемся, когда говорим, что хотим «найти себя». В этом смысле это также (для всех невротиков) возможное я — в противоположность идеальному я, которого невозможно достичь. Увиденное под этим углом, оно кажется наиболее спекулятивным из всех. Кто, глядя на невротического пациента, сумеет отделить зерна от плевел и сказать: вот его возможное я? Но в то время как подлинное или возможное я невротической личности — некоторым образом абстракция, оно, тем не менее, ощутимо, и мы можем сказать, что каждый его проблеск ощущается как нечто более реальное, определенное, несомненное, чем что-либо еще. Мы можем наблюдать это качество в себе или в наших пациентах, когда после нескольких резких внутренних озарений достигается освобождение от тисков некоторых компульсивных потребностей.

* Термин «эмпирическое я» используется В. Джемсом.

Хотя трудно всякий раз провести четкое различие между отчуждением от наличного себя и от подлинного себя, последнее будет при дальнейшем обсуждении в центре нашего внимания. Потеря себя, говорит Кьеркегор, - это «болезнь к смерти»,* это отчаяние — отчаяние от отсутствия у человека сознания себя самого или отчаяние от его нежелания быть собой. Но это отчаяние, продолжает автор, не протестует, не вопит о себе. Человек продолжает жить, как будто он все еще находится в непосредственном соприкосновении со своей жизненной сердцевиной. Любая другая утрата — работы, скажем, или ноги — привлекает гораздо большее его внимание. Это утверждение Кьеркегора совпадает с клиническими наблюдениями. Помимо вышеупомянутой патологии утрата себя не бросается в глаза прямо и резко. Пациенты приходят на консультацию с жалобами на головную боль, половые расстройства, затруднения в работе или предъявляют другие симптомы; как правило, они не жалуются на утрату контакта с центром своего психического существования.

* С. Кьеркегор «Болезнь к смерти».

Давайте же теперь, не входя в детали, набросаем общую картину того, какие силы ответственны за отчуждение от себя. Отчасти это последствие невротическою развития в целом, особенно всего того, что есть в неврозе компульсивного. Всего, что включает в себя: «Не я иду, меня несет». В данном контексте неважно, в какой области имеется компульсивность — в отношениях с людьми (смирение, мстительность, уход) или по отношению к себе (самоидеализация). Сама вынужденность влечения неизбежно лишает человека независимости и спонтанности. Как только, например, потребность всем нравиться становится вынужденной, искренность чувств человека идет на убыль; то же происходит и с его разборчивостью. Как только его влечет поработать ради славы, падает его непосредственный интерес к самой работе. Компульсивные влечения, находящиеся в конфликте между собой, еще более снижают его цельность, его способность решать и давать указания. И что еще важнее, псевдорешения невротика,* хотя и представляют собой попытки интегрироваться, обрести внутреннюю цельность, тоже лишают его независимости, поскольку делают компульсивным его образ жизни.

* См. «Наши внутренние конфликты» и последующие главы книги.

Во-вторых, отчуждение продвинет другой, тоже компульсивный процесс, который можно описать как активное удаление от подлинного себя. Все влечение к славе — такое удаление, особенно в силу решимости невротика переделать себя в того, кем он не является. Он чувствует то, что Надо чувствовать, желает то, что Надо желать, любит то, что Надо любить. Другими словами, тирания Надо неистово влечет его быть кем-то другим, а не тем, кто он есть или мог бы быть. В своем воображении он и есть другой — настолько другой, что его подлинное я в самом деле блекнет и стирается еще больше. Невротические требования в терминах я означают отбрасывание прочь непосредственных сил. Вместо того чтобы прилагать собственные усилия, например, в межличностных отношениях, невротик настаивает на том, чтобы другие приспосабливались к нему. Вместо того чтобы выкладываться на работе самому, он считает себя вправе требовать, чтобы кто-то другой сделал эту работу для него. Вместо того чтобы самому принимать решения, он настаивает, чтобы ответственность за него несли другие. Следовательно, его конструктивные силы пропадают втуне, и он действительно все меньше и меньше определяет что-либо в своей жизни.

Невротическая гордость удаляет его еще на шаг дальше от себя. Поскольку он теперь стыдится того, кто он есть на самом деле (своих чувств, способностей, деятельности), он активно отводит свой интерес от себя самого. Весь процесс вынесения вовне — другой активный шаг прочь от себя, наличного и подлинного. Удивительно, кстати, как сильно совпадает этот процесс с кьеркегоровским «отчаянием от нежелания быть собой».

Наконец, есть и активные шаги против подлинного себя, выражающиеся в ненависти к себе. Отправив подлинного себя, так сказать, в ссылку, мы становимся презренными каторжниками, которым угрожает полное уничтожение. Сама идея быть собой становится тошнотворной и ужасной. Ужас иногда появляется без маски, как почувствовала его одна пациентка, подумав: «Это я». Это случилось, когда стала крошиться аккуратная стеночка, которую она построила между «собой» и «своим неврозом». В качестве защиты против этого ужаса невротик «заставляет себя исчезнуть». У него есть бессознательная заинтересованность в том, чтобы не воспринимать себя отчетливо, чтобы сделать себя, так сказать, глухим, немым и слепым. Он не только прячет правду о себе, он весьма заинтересован так поступать, — и это процесс, притупляющий его чувствительность к тому, где правда, а где ложь, не только в нем самом, но и вне его. Он заинтересован в том, чтобы эта неясность сохранялась, хотя на сознательном уровне может страдать от нее. Например, один пациент в своих ассоциациях, в качестве символа своей ненависти к себе часто использовал чудовищ из легенды о Беовульфе, выползающих по ночам из озера. Как он сказал однажды, «в тумане они меня не увидят.»

Результат всех этих шагов — отчуждение от себя. Пользуясь этим термином, мы должны понимать, что он отражает только одну грань явления. В точности его отражает субъективное ощущение невротика, что он далек от себя. Он может осознать во время анализа, что все те умные вещи, которые он говорил о себе, были в действительности связаны не с ним и его жизнью, а касались какого-то парня, с которым у него мало общего, если вообще хоть что-то есть; и все, что он о нем выяснил, очень интересно, конечно, но никак не приложимо к его собственной жизни.

Фактически этот аналитический опыт приводит нас прямо к сердцевине проблемы. Нельзя забывать, что пациент говорит не о погоде или телевидении: он говорит о своем самом интимном жизненном опыте. Но этот опыт утратил свое личное значение. И, в точности, как он может рассказывать о себе без того, чтобы «быть в этом», он может работать, проводить время с друзьями, гулять или спать с женщиной без того, чтобы быть в этом. Его отношение к себе становится безличным; и таким же становится отношение к жизни в целом. Если бы слово «деперсонализация» не было специальным психиатрическим термином, оно хорошо подошло бы к тому, что по сути представляет собой отчуждение от себя: это процесс обезличивания и, следовательно, умерщвления.

Я уже говорила, что отчуждение от себя (говоря только о неврозе) не проявляется прямо и откровенно, как может подсказывать значение этих слов, за исключением состояния деперсонализации, ощущения нереальности происходящего или амнезии. Несмотря на то, что эти состояния временные, они могут наступить только у человека, в чем-то чужого самому себе. Факторы, предрасполагающие к ощущению нереальности происходящего, — это обычно жестокий удар по гордости и одновременная резкая вспышка презрения к себе, выходящие за пределы выносимого для данного человека. И наоборот, когда, с помощью терапии или без нее, эти острые состояния проходят, отчуждение от себя существенно не изменяется. Оно лишь снова входит в такие пределы, при которых человек может функционировать без явной дезориентации. С другой стороны, опытный наблюдатель будет способен уловить определенные общие симптомы, указывающие на существующее самоотчуждение, такие как пустота, мертвенность в глазах, аура безличности, автоматичность поведения. Камю, Маркам и Сартр блестяще описали эти симптомы. Аналитик не перестает удивляться, до чего же сравнительно неплохо может функционировать человек, не участвуя в этом сердцевиной своего я.

Каково же тогда воздействие отчуждения от себя на личность и жизнь человека? Чтобы возникла ясная и полная картина, мы обсудим, какое влияние оно оказывает на эмоциональную жизнь человека, на его энергию, цельность и на способность дать своей жизни направление, принять на себя ответственность.

Казалось бы, трудно сказать что-либо общее о способности чувствовать или об осознании чувств, верное для всех форм невроза. Некоторые проявляют повышенные чувства радости, энтузиазма или страдания; другие кажутся холодными, во всяком случае, укрывшимися за маской бесстрастия; у третьих, кажется, их чувства утратили силу, стали плоскими, стертыми. Однако, несмотря на бесконечные вариации, одна характеристика кажется присущей любому неврозу любой степени тяжести. Осознанность, сила и род чувств определены в основном гордыней. Искренние собственные чувства заглушены или пришиблены, иногда до полного исчезновения. Короче говоря, у невротика чувствами управляет гордость.

Невротик склонен душить те чувства, которые играют против его особой гордости, и раздувать те, которые играют ей на руку. Если в своем высокомерии он считает себя много выше остальных, он не может позволить себе чувствовать зависть. Его гордость своим аскетизмом может наложить узду на чувство радости. Если он гордится своей мстительностью, он охотно почувствует мстительную ярость. Однако если его мстительность возвеличивается и рационализируется в терминах «справедливости», он не будет чувствовать мстительную ярость как таковую, хоть бы он и выражал ее так свободно, что ни у кого из окружающих не возникло бы никаких сомнений. Гордость абсолютной стойкостью может заморозить любое чувство страдания. Но если страдание играет важную роль в рамках гордыни (как средство выражения осуждения и основа невротических требований), оно не только преувеличивается перед другими, но и на самом деле чувствуется глубже. Чувство сострадания может быть отброшено, если к нему относятся как к слабости, но может переживаться в полную силу, если его полагают божественным атрибутом. Если гордость сосредоточена на смирении, на ощущении «мне ничего ни от кого не нужно», тогда любое чувство или потребность становятся «нестерпимой мукой от сгибания в три погибели, чтобы пролезть в какую-то дыру… Если мне кто-то понравится, он может завладеть мной… Если мне что-то понравится, я стану от этого зависеть».

Иногда при анализе мы можем непосредственно наблюдать, как вмешивается гордость в искренние чувства. Хотя обычно Х отвергает Y, в основном, из-за того, что тот чем-то оскорбляет его гордость, непосредственный ответ Х на дружеский подход Y может быть тоже дружеским. Но минуту спустя что-то подсказывает X: «Ты дурак, раз позволяешь обмануть себя дружелюбием». Так что дружеские чувства выбрасываются за борт. Или же какая-то картина возбуждает в нем горячий, пылкий энтузиазм. Но его гордость искажает и это чувство, когда он думает про себя: «Никто другой не может ценить живопись, так как ты».

Итак, гордость играет роль цензуры, поощряя осознание чувств или препятствуя ему. Но она может управлять чувствами и на более глубокой основе. Чем больше гордость захватила власти, тем больше человек способен к эмоциональному ответу жизни только с позиций гордости. Он словно захлопнул свое подлинное я в звуконепроницаемой комнате, и до него доносится один только голос гордости. Теперь его чувство удовольствия или неудовольствия, удрученности или приподнятости, симпатии или антипатии к людям — это, в основном, ответ его гордости. Точно так же и страдание, которое он испытывает осознанно, — страдание его гордости. С первого взгляда это не очевидно. Для него достаточно убедительно, что он реально страдает от неудачи, от чувства вины, одиночества, безответной любви. Он и правда страдает. Но вопрос в том, кто это в нем страдает. При анализе оказывается, что это его возгордившееся я. Оно страдает, потому что считает, что ему не удалось достичь самой вершины успеха, довести нечто до непревзойденного совершенства, быть неотразимо привлекательным, всегда страстно желанным для всех. Или же оно страдает, потому что считает, что ему положены успех, популярность и т.п., коих не предвидится.

Только когда гордыня поутихнет, он начинает чувствовать истинное страдание. Только тогда может он почувствовать сострадание к себе, которое способно подвигнуть его на то, чтобы сделать что-то полезное для себя. Жалость к себе, которую он чувствовал до этого, была, скорее, пьяными слезами возгордившегося я, почувствовавшего себя обиженным. Тот, кто не испытал этой разницы сам, может пожать плечами, думая что это безразлично — страдание остается страданием. Но одно лишь истинное страдание способно расширить и углубить наши чувства и открыть наше сердце страданию других. Рассказ «Из бездны» Оскара Уайльда описывает то освобождение, которое пережил автор, когда, вместо того чтобы страдать от ущемленного тщеславия, он стал испытывать истинное страдание.

Иногда даже ответы своей гордости невротик может переживать только через других. Он может не чувствовать себя униженным высокомерием или пренебрежением друга, а чувствовать стыд при мысли, что его брат или коллеги сочтут это унижением.

Последняя и самая известная книга выдающегося психоаналитика посвящена исследованию внутренних проблем и конфликтов личности. Обобщая свой многолетний клинический опыт, автор формулирует идеи о неврозе как специфическом варианте адаптации, конкурирующим сдуховным развитием личности.

Книга доступна не только профессионалам, но и широкому кругу читателей, которые смогут не только узнать в них себя и увидеть свои собственные проблемы, но и пути их преодоления.

Введение

Невротический процесс - это особая форма человеческого развития, чрезвычайно неудачная из-за растраты творческой энергии, на которую она обрекает человека. Она не только качественно отличается от здорового взросления и роста, но и прямо противоположна ему во многих отношениях, причем в гораздо большей степени, чем мы думаем. При благоприятных условиях энергия людей идет на осуществление их собственного потенциала, то есть на воплощение в действительность всей совокупности возможностей, которые потенциально им присущи. Такое развитие далеко от единообразия. В соответствии со своим особым темпераментом, способностями, пристрастиями, условиями детства и дальнейшей жизни человек может стать мягче или жестче, осторожнее или доверчивей, уверенным или не слишком уверенным в себе, созерцательным или общительным, он может проявить свои особые дарования. Но в какую бы сторону он ни направился, он будет развивать свои, именно ему присущие задатки.

Однако под действием внутреннего принуждения человек может начать отчуждаться от того, что ему свойственно на самом деле. И тогда главная часть его сил и энергии смещается на выполнение другой задачи: превращения себя в абсолютное совершенство посредством жесткой системы внутренних предписаний. Ничто меньшее, чем богоподобное совершенство, не удовлетворяет его идеальному образу себя и не утоляет его гордости теми возвышенными достоинствами, которыми (как он считает) он обладает, мог бы обладать или должен обладать.

Этот стиль невротического развития, детально представленный далее, вызывает у нас нечто большее, чем чисто клинический и теоретический интерес к патологическим феноменам. Здесь мы сталкиваемся с фундаментальной проблемой нравственности, а именно: с проблемой нравственности человеческой страсти влечения к совершенству, с проблемой нравственности религиозного долга, повелевающего достигнуть совершенства. Ни один серьезный исследователь вопросов человеческого развития не усомнится в нежелательности гордыни или самомнения, или в нежелательности влечения к совершенству, мотивированного гордыней. Но существует широкий разброс мнений о желательности или необходимости системы дисциплинирующего внутреннего контроля ради того, чтобы гарантировать нравственность поведения человека. Принимая даже, что эти внутренние правила способны задавить нашу непосредственность, разве не должны мы, в соответствии с заветом христианства («Будьте совершенны…»), стремиться к совершенству? Не будет ли попытка обойтись без таких правил рискованной, фактически разрушительной для нравственной и общественной жизни?

Здесь не место для обсуждения всех тех многочисленных путей, которыми ставили этот вопрос и отвечали на него на протяжении истории человечества, да и я не готова к такому обсуждению. Я хочу только указать, что один из существенных факторов, от которых зависит ответ, - это характер нашей веры в природу человека.

Вообще говоря, существуют три основные концепции назначения морали, основанные на разном истолковании сущности человеческой природы. От навязанных запретов и ограничений не могут отказаться те, кто верит (какими бы словами это ни называлось), что человек по природе грешен или движим примитивными инстинктами (Фрейд). Целью морали тогда становится приручение или преодоление status naturae (естественного состояния) человека, а не его развитие.

Цель морали становится иной для тех, кто верит, что человек от природы и «добр» и одновременно «плох» (грешен или деструктивен). Тогда сердцевиной морали становится подстраховка конечной победы врожденной доброты, очищенной, направленной или усиленной такими элементами, как вера, разум, воля или благодать - в соответствии с особенностями главенствующей религиозной или этической концепции. Здесь ударение не ставится исключительно на победе над злом или на подавлении зла, поскольку есть и позитивная программа. Однако она опирается или на некую сверхъестественную помощь, или на сильный идеал разума или воли, который сам по себе подразумевает применение запрещающих и сдерживающих внутренних предписаний.

И, наконец, проблема нравственности предстает совершенно иной, когда мы считаем, что врожденными у человека являются конструктивные силы развития, эволюции, и именно они побуждают человека к осуществлению заложенных в нем возможностей. Это не означает, что человек в своей основе добр и хорош, поскольку противное подразумевало бы заранее данное человеку знание о добре и зле. Это означает, что человек по природе своей добровольно стремится к самоосуществлению, и его система ценностей вырастает из этого стремления. Ясно, что он не может раскрыть свой человеческий потенциал, если не верит в себя, не активен и не продуктивен, если он не строит отношения с людьми в духе взаимности, если отдается, по выражению Шелли, «поклонению темному идолу Я» («dark idolatry of self») и постоянно приписывает свои недостатки несовершенству окружающих. Вырасти, в истинном смысле слова, он сможет только возлагая ответственность за это на самого себя.

Таким образом, когда критерием выбора того, что нам взращивать в себе или искоренять, становится вопрос: препятствует или способствует эта моя установка или влечение моему человеческому росту, мы приходим к идее о нравственности эволюции. Как показывает частота неврозов, любой вид принуждения может с легкостью направить конструктивную энергию в неконструктивное или даже деструктивное русло. Но при наличии веры в автономное стремление к самоосуществлению мы не нуждаемся ни во внутренней смирительной рубашке для нашей непосредственности, ни в хлысте внутренних предписаний, подгоняющем нас к совершенству. Несомненно, такие дисциплинарные методы могут очень помочь в подавлении нежелательных факторов; но не вызывает сомнений также, что они вредят нашему росту. Мы не нуждаемся в них, потому что видим лучший способ преодоления деструктивных внутренних сил, и он состоит в том, чтобы перерасти их. Путь к этой цели лежит через все большее сознавание и понимание себя. Следовательно, самопознание в данном случае не является самоцелью, но служит средством освобождения сил спонтанного роста личности.

В этом смысле работа над собой становится не только первейшей нравственной обязанностью, но в то же время (в очень реальном смысле) первейшей нравственной привилегией. Искомая трансформация зависит от нашего желания работать над собой и происходит настолько, насколько серьезно мы относимся к нашему росту. Теряя невротическую одержимость собой, мы обретаем свободу роста, освобождаемся для любви и заботы о других людях. Мы хотим обеспечить им возможность для нестесненного роста, пока они молоды, и помочь им любым возможным путем найти и осуществить себя, когда они блокированы в своем развитии. Идеалом применительно к себе или к другому становится освобождение и культивация сил, ведущих к самоосуществлению.

Я надеюсь, что эта книга также будет способствовать такому освобождению - тем, что в ней ясно указываются препятствующие ему факторы.

Информационные партнеры сайта

Поиск по сайту

Часто задаваемые
вопросы

Статьи по психологии и медицине

Невроз и рост личности. Карен Хорни

Издательство: Академический проект, 2008 г.
Твердый переплет, 400 стр.
ISBN 978-5-8291-1033-8
Тираж: 3000 экз.

Последняя и самая известная книга выдающегося психоаналитика К. Хорни посвящена исследованию внутренних проблем и конфликтов личности. Обобщая свои многолетний клинический опыт, автор формулирует идеи о неврозе как специфическом варианте адаптации, конкурирующим с духовным развитием личности.

Хорни предупреждает нас против “одностороннего внимания либо к внутрипсихическим, либо к межличностным факторам”, утверждая, что динамику невроза можно понять “только как процесс, в котором межличностные конфликты приводят к особым внутрипсихическим конфигурациям, которые, будучи зависимыми от прежних паттернов человеческих отношении, в свою очередь изменяют их”.

В книге Хорни описывает детские переживания, типичные для каждой из основных стратегий, выбираемых в дальнейшем. Однако опыт большинства детей не “типичный”, а является неким сочетанием переживаний, и потому у взрослых имеется не “типичная” защита, а их сочетание, комбинация. Конфликты между защитами и порождают колебания, непоследовательность, ненависть к себе. Значение теории Хорни в том, что она позволяет нам понять противоречивые установки, поведение и верования человека как часть структуры его внутренних конфликтов. Рассматривая классификацию защит, проведенную Хорни, важно помнить, что она говорит о ситуации на какой-то момент, о временном срезе динамики: решения комбинируются, вступают в конфликт, ослабевают или усиливаются, сами нуждаются в защите, запуская “порочный круг”, и сменяются при их провале.

Хорни называет невроз “личной религией”. Она мало говорила о традиционных религиях, но ее теория может быть использована для их анализа, так как большинство из них включает погоню за славой и сопутствующие ей Надо, требования, гордыню и ненависть к себе. Они предлагают сделку с судьбой, при которой обещано вознаграждение за определенную веру, действия, жесты, ритуалы и черты характера.

Зрелая теория Хорни, и в особенности “Невроз и рост личности” — заметный вклад не только в теорию личности и психоаналитическую практику, но и в культурологию, литературоведение и жанр биографии.

Предисловие к русскому изданию. 5
Введение. 27
Глава 1. В погоне за славой. 30
Глава 2. Невротические требования. 49
Глава 3. Тирания “Надо” . 69
Глава 4. Невротическая гордость. 86
Глава 5. Ненависть и презрение к себе. 105
Глава 6. Отчуждение от себя. 140
Глава 7. Средства уменьшения напряжения. 156
Глава 8. Решение захватить все вокруг: зов власти. 165
Глава 9. Решение смириться: зов любви. 187
Глава 10. Болезненная зависимость. 207
Глава 11. Решение “уйти в отставку”: зов свободы. 223
Глава 12. Невротические искажения отношения к людям. 248
Глава 13. Невротические нарушения в работе. 262
Глава 14. Дорога психоаналитической терапии. 280
Глава 15. Теоретические размышления. 305

www.psychoanalyse.ru

Читать онлайн «Невроз и личностный рост. Борьба за самоосуществление» автора Хорни Карен — RuLit — Страница 1

K.Horney. Neurosis and Human Growth: The Struggle Toward Self–Realization. N.Y.: W.W.Norton & Co, 1950

СПб.: Восточно–Европейский институт психоанализа и БСК, 1997

Терминологическая правка В.Данченко

Предисловие к русскому изданию (Б.Перис)

Карен Хорни (1885-1952) относится к числу наиболее выдающихся психоаналитических мыслителей двадцатого столетия. Получив медицинское образование в университетах Фрайбурга, Геттингена и Берлина, она начала свой персональный анализ у Карла Абрахама в 1910 году, а в 1920 году стала одним из основателей Берлинского психоаналитического института. В двадцатые и в начале тридцатых годов она пыталась модифицировать теорию Зигмунда Фрейда о женской психологии, оставаясь еще в рамках ортодоксальной теории. Ее работы слишком опережали свое время, чтобы привлечь к себе то внимание, которого они заслуживали, но со времени их повторной публикации (1967) в виде сборника под общим названием «Женская психология», Хорни считается основополагающей фигурой феминистского психоанализа.

В 1932 году Хорни приняла приглашение Франца Александера стать вторым директором только что созданного Чикагского психоаналитического института, но в 1934 году переехала в Нью-Йорк для работы в Нью-Йоркском психоаналитическом институте. Под влиянием новых социальных и интеллектуальных течений в США она опубликовала две книги – «Невротическая личность нашего времени» (1937) и «Новые пути в психоанализе» (1939), в которых отвергаются некоторые основополагающие положения фрейдистской теории, а ее биологическая направленность заменяется культуральной и межличностной. Эти книги так потрясли ортодоксальных коллег Хорни, что они вынудили ее уйти из Нью-Йоркского психоаналитического института. В этой фазе своего научного поиска Хорни примкнула к неофрейдистам, относящимся к культуральному направлению психоанализа, таким как Гарри Стек Салливен, Эрих Фромм, Клара Томпсон и Абрахам Кардинер.

Оставив Нью-Йоркский психоаналитический Институт, Хорни в 1941 году основала Американский институт психоанализа и в более духовно близкой ей атмосфере продолжала развивать свою теорию. В работах «Самоанализ» (1942), «Наши внутренние конфликты» (1945) и «Невроз и личностный рост» (1950) она постулировала, что с тревогой, которую порождают отсутствие ощущения безопасности, любви и признания, личность справляется тем, что отказывается от своих истинных чувств и изобретает для себя искусственные стратегии защиты, как внутрипсихической, так и межличностной.

Идеи Хорни прошли в своем становлении несколько этапов, и поэтому ее имя означает разное для разных людей. Некоторым она видится как женщина, чьи научные труды блестяще предвосхитили все возражения против взглядов Фрейда на психологию женщины. Для других она – неофрейдист, принадлежащий к школе культуралистов. А некоторые отождествляют ее с ее зрелой теорией, представляющей собой продуманную классификацию стратегий защиты. Каждый этап творчества Хорни важен, но мне думается, что именно ее зрелая теория представляет собой наиболее значительный вклад в течение психоаналитической мысли. Большая часть ее ранних идей была пересмотрена или дополнена – самой Хорни или другими – или же влилась в творчество следующего поколения, а порой была открыта им заново. Но с ее зрелой теорией дело обстоит иначе. «Наши внутренние конфликты» и «Невроз и личностный рост» объясняют поведение человека в рамках существующей на данный момент констелляции его внутренних конфликтов и защит. Мы не встретим у других авторов ничего подобного этой глубокой, чрезвычайно перспективной интерпретации. Она дает большие возможности не только клиницисту, но и литературоведу и культурологу; ее можно использовать в политической психологии, философии, религии, жизнеописании и решении проблем полоролевой идентификации.

Хотя каждая работа Хорни – это заметный вклад в науку, а потому заслуживает внимания, главной остается «Невроз и личностный рост». Эта книга построена на ее ранних работах и в большой мере развивает содержащиеся в них идеи. Хорни как автор знаменита ясностью изложения, и «Невроз и личностный рост» не исключение; но тем, кто незнаком с эволюцией ее идей, возможно пригодится данное вступление.

Еще преподавая ортодоксальную теорию в Берлинском психоаналитическом институте, Хорни начала расходиться с Фрейдом в вопросах зависти к пенису, женского мазохизма и развития женщины и попыталась заменить главенствующий фаллоцентристский взгляд на женскую психологию на иной, женский взгляд. Изначально она пробовала изменить психоанализ изнутри, но в конце концов отошла от многих его предрассудков и создала собственную теорию.

В первых своих двух статьях «О происхождении комплекса кастрации у женщин» (1923) и «Уход от женственности» (1926) Хорни стремилась показать, что девочка и женщина обладает лишь ей присущими биологической конституцией и схемами развития, которые следует рассматривать, исходя из женского начала, а не как отличные от мужских, и не как продукты их предполагаемой неполноценности по сравнению с мужскими. Она оспаривала психоаналитический подход к женщине как к неполноценному мужчине, считая этот подход следствием пола его создателя, гениального по-мужски, – и плодом культуры, в которой взяло верх мужское начало. Бытующие мужские воззрения на женщину были усвоены психоанализом в качестве научной картины сущности женщины. Для Хорни важно понять, почему мужчина видит женщину именно в таком ракурсе. Она утверждает, что зависть мужчины к беременности, деторождению, материнству, к женской груди и возможности кормить ею дает начало бессознательной тенденции обесценивать все это, и что мужской творческий импульс служит сверхкомпенсацией его незначительной роли в процессе воспроизводства. «Зависть к матке» у мужчины, несомненно, сильнее «зависти к пенису» у женщины, поскольку мужчина желает принизить значимость женщины гораздо сильнее, чем женщина желает принизить значимость мужчины.

В дальнейших статьях Хорни продолжала анализ мужского взгляда на женщину, дабы показать недостаток его научности. В статье «Недоверие между полами» (1931) она доказывает, что в женщине видят «второсортное создание», поскольку «во все времена более могущественная сторона создавала идеологию, необходимую для обеспечения своего главенствующего положения», и «в этой идеологии отличия слабых трактовались как второсортность». В «Страхе перед женщиной» (1932) Хорни прослеживает этот мужской страх до страха мальчика перед тем, что его гениталии неадекватны материнским. Женщина угрожает мужчине не кастрацией, а унижением, угрожает «маскулинному самоуважению». Вырастая, мужчина продолжает в глубине души тревожиться о размерах своего пениса и о своей потенции. Эта тревога не дублируется никакой женской тревогой: «женщина играет свою роль самим фактом своего бытия», ей нет необходимости постоянно доказывать свою женскую сущность. Поэтому нарциссический страх перед мужчиной у женщины отсутствует. Чтобы совладать со своей тревогой, мужчина выдвигает идеал продуктивности, ищет сексуальных «побед» или стремится унизить объект любви.

Хорни не отрицает, что женщины часто завидуют мужчинам и недовольны своей женской ролью. Многие ее работы посвящены «комплексу маскулинности», который она в «Запрещенной женственности» (1926) определяет как «комплекс чувств и фантазий женщины, содержание которых определяется бессознательным желанием тех преимуществ, которые дает положение мужчины, зависть к мужчинам, желание быть мужчиной и отказ от роли женщины». Первоначально она считала, что комплекс маскулинности у женщины неизбежен, поскольку он необходим для того, чтобы избежать чувства вины и тревоги, являющихся продуктом Эдиповой ситуации, но впоследствии пересмотрела свое мнение. Комплекс маскулинности – продукт мужского доминирования в культуре и характерных особенностей динамики семьи девочки, утверждала Хорни.

«В реальной жизни девочка от рождения обречена убеждаться в своей неполноценности, высказывается ли это грубо или исподволь. Такое положение постоянно стимулирует ее комплекс маскулинности» («Уход от женственности»).

Говоря о семейной динамике, Хорни сперва считала самыми главными отношения девочки с мужчинами семьи, но позднее центральной фигурой в историях болезни женщин, страдавших комплексом маскулинности, становится их мать. В «Материнских конфликтах» (1933) она перечисляет все те черты детства девочки, которые она считает ответственными за комплекс маскулинности.

Невроз и личностный рост. Борьба за самоосуществление

Последняя и самая известная книга выдающегося психоаналитика посвящена исследованию внутренних проблем и конфликтов личности. Обобщая свой многолетний клинический опыт, автор формулирует идеи о неврозе как специфическом варианте адаптации, конкурирующим с духовным развитием личности.Данная книга завершает серию работ по теории невроза и дает первое в мировой практике систематическое изложение теории невроза - причин невротических конфликтов, их развития и лечения.

• Предисловие к русскому изданию (Б.Перис)
  • I. Хорни и женская психология
  • II. Разрыв с Фрейдом
  • III. Зрелая теория Хорни
  • IV. Применимость теории Хорни
• Введение: Нравственность эволюции
• Глава 1. В ПОГОНЕ ЗА СЛАВОЙ
• Глава 2. НЕВРОТИЧЕСКИЕ ТРЕБОВАНИЯ
• Глава 3. ТИРАНИЯ «НАДО»
• Глава 4. НЕВРОТИЧЕСКАЯ ГОРДОСТЬ
• Глава 5. НЕНАВИСТЬ И ПРЕЗРЕНИЕ К СЕБЕ
• Глава 6. ОТЧУЖДЕНИЕ ОТ СЕБЯ
• Глава 7. СРЕДСТВА УМЕНЬШЕНИЯ НАПРЯЖЕНИЯ
• Глава 8. РЕШЕНИЕ ЗАХВАТИТЬ ВСЕ ВОКРУГ: ЗОВ ВЛАСТИ
• Глава 9. РЕШЕНИЕ СМИРИТЬСЯ: ЗОВ ЛЮБВИ
• Глава 10. БОЛЕЗНЕННАЯ ЗАВИСИМОСТЬ
• Глава 11. РЕШЕНИЕ «УЙТИ В ОТСТАВКУ»: ЗОВ СВОБОДЫ
• Глава 12. НЕВРОТИЧЕСКИЕ ИСКАЖЕНИЯ ОТНОШЕНИЯ К ЛЮДЯМ
• Глава 13. НЕВРОТИЧЕСКИЕ НАРУШЕНИЯ В РАБОТЕ*
• Глава 14. ПУТЬ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ ТЕРАПИИ
• Глава 15. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

Читайте еще:

Часть вторая. Евроцентризм как идеология трансформации России.Хотя, повторяю, эта проблема в России была на периферии философских интересов, на основании личного опыта можно хотя бы предположить, что отношение к телу было иным. Оно никак не рассматривалось как частная собственность индивидуума («Земля - божья, а люди - царевы»). Об.

Часть I. Основные приемы при сближении с людьми.Итак, взвесьте хорошенько, что для вас предпочтительней: чисто внешняя, академическая победа или добрая воля человека. Достигнуть разом того и другого можно очень редко.

Вот и завершается наше совместное путешествие в мир человеческой субъективности. Вероятно, каждый, идя по этой дороге, сделал для себя множество интересных открытий. И неудивительно, ведь наша психика таит в себе столько загадок, столько всего необычного. Перед любопытным, внимательным и упорным.

И здесь перед каждой из нас три дороги:направо пойдешьНалево пойдешь. Налево идут те, кто решил, что возраст - это хороший предлог для того, чтобы одеваться по принципу «бывает и хуже», что гладить часто юбку смысла не имеет - «отвисится». Такие женщины на прием к гинекологу приходят в шапках. Потому что волосы давно не стрижены и не мыты. Но.

Глава 5. Системы групп родственных душ.Для разработки более удобной системы я выделил этапы развития души, начиная с I уровня начинающих - через различные стадии обучения - до VI уровня Мастера. Эти высокоразвитые души имеют насыщенный цвет индиго. Я не сомневаюсь, что есть еще более высокие уровни, но у меня.

Вторая Священная КнигаПрямое состояло в том, что клиентам присваивался статус любящих своих детей родителей, которым надо медаль вручить за доброе сердце и чистую душу.

Часть III Почему мы спимВерность этой теории по крайней мере относительно мозга сейчас окончательно подтверждена. Хорошим примером может служить одно­полушарный сон морских млекопитающих и птиц. Русский специалист по физиологии животных Лев Мухаметов всякий раз будил дельфинов в то время, когда у них засыпала одна и та.

Любовь и расчетВ любом обществе на основе вековых моральных норм сложилось негласное представление, будто стремление к выгоде предосудительно. Рассказывая о своих предпочтениях, мало кто решится откровенно признать, что деньги для него играют первостепенную роль. Немаловажную - безусловно, но есть и другие.

Такого рода программы именуются «реальным телевидением»К несчастью, многие девочки, ища жизненного руководства, заглядывают в такие журналы куда чаще, чем в Библию. Вот почему мы были приятно поражены, увидев глянцевый журнал «Revolve» - иллюстрированное массовое издание Нового Завета для девочек-подростков, дополненное пояснениями.

Невроз и рост личности

Карен Хорни

Данная книга завершает серию работ по теории невроза и дает первое в мировой практике систематическое изложение теории невроза — причин невротических конфликтов, их развития и лечения. Развитая К.Хорни конструктивная теория невроза до сих пор остается непревзойденной по широте и глубине объяснения невротических конфликтов. Она включает исчерпывающую классификацию невротических типов личности; основных невротических влечений и их связь с базисным конфликтом; содержит анализ всех основных способов защиты и методов подлинного разрешения невротических конфликтов.

Данная книга завершает серию работ по теории невроза и дает первое в мировой практике систематическое изложение теории невроза — причин невротических конфликтов, их развития и лечения. Развитая… Развернуть

Что мы представляем, когда нам говорят слово «невроз»? Пока я читала эту книгу и упоминала ее кому-либо, у меня возникло ощущение, что в большинстве случае невроз ассоциируется с трясущимися руками. Ну и вообще с чем-то довольно очевидным. Но на самом деле оказывается, что люди могут жить с неврозом всю жизнь, и мы будем воспринимать его просто как особые черты характера – например, мнительность, обидчивость, вспыльчивость, отстраненность. Однако все это – результат невроза и защитной реакции. В каждом невротике живет невротическая гордость, которую невротик либо выпячивает, либо пытается заткнуть подальше, но которая определяет его отношение к себе и окружающим. Каждый невротик рисует себе идеального себя и подчиняет свою жизнь достижению этого образа. Но поскольку образ идеальный, а человек – всего лишь человек, да еще и ослабленный внутренней борьбой, он не может достигнуть этого образа, активно ли он к нему стремится, плюя на других, или проживает его только в своей голове. А от этого он чувствует презрение и ненависть к себе.
И каждый из нас немного невротик – я почти уверена, что каждый, прочитав эту книгу, найдет хоть немного про себя.

Поскольку это не несчастный случай, а неизбежный результат, мы будем правы, заключив, что нереалистичность всей этой погони за успехом – ее неотъемлемое свойство. Так как мы живем в соревновательной культуре, эти замечания могут показаться странными или сделанными от незнания жизни. Представление о том, что каждый хочет опередить соседа, быть лучше его, настолько глубоко внедрилось во всех нас, что мы считаем эти тенденции «естественными». Но тот факт, что компульсивное стремление к успеху пробуждается только в соревновательной культуре, не делает такое стремление менее невротичным. Даже в соревновательной культуре живет множество людей, для которых другие ценности (например, внутренний рост), важнее, чем соревновательное превосходство над другими

Читать эту книгу надо, будучи абсолютно честным с собой. Чего вы хотите от жизни на самом деле? А что вы не хотите, но делаете? Почему? Так надо ? Вы должны ? Не чувствуете ли вы иногда эмоции, которые не являются адекватной реакцией на происходящее – внезапные страх и панику или сильно преувеличенную злость, грусть, ярость? Как вы решаете поставленные задачи? Отвлекаетесь ли вы от работы? Хотели ли вы сделать что-то, но потом забросили, потому что вы все равно не сможете достичь в этом совершенство? Чувствуете ли вы раздражение, когда вас беспокоят? Есть ли у вас страх публичных выступлений? Часто ли вы проглатываете обиду или всегда даете обидчику сдачу? А часто ли вы чувствуете себя обиженным? Бывает ли так, что вы берете на себя слишком много? Как вы оцениваете выполняемую вами работу?
Эти вопросы можно продолжать бесконечно. И скорее всего, окажется, что ответы на них дают намек на то, что внутри есть невротические процессы. Но не все так плохо – можно исследовать себя, начиная с малого, со своих реакций на разные события, распутывать клубок и снижать действие компульсивного и наращивать действие конструктивных сил в себе.

Классическое высказывание пациента: «Если бы не действительность, у меня все было бы в полном порядке».

Что мы представляем, когда нам говорят слово «невроз»? Пока я читала эту книгу и упоминала ее кому-либо, у меня возникло ощущение, что в большинстве случае невроз ассоциируется с трясущимися руками. Ну и вообще с чем-то довольно… Развернуть

Карен Хорни — Невроз и личностный рост. Борьба за самоосуществление.

Чем больше вступает в свои права его иррациональное воображение, тем вероятнее, что он должен уже просто бояться всего реального, определенного, конкретного или конечного. Он склонен ненавидеть время, потому что это нечто определенное; деньги, потому что они конкретны; смерть, потому что она окончательна. Но он может также ненавидеть определенность желаний или выбора и, следовательно, избегать определенности в обязательствах или решениях. Вот для иллюстрации одна пациентка, которая лелеяла фантазию стать блуждающим огоньком, пляшущим в луче лунного света: ей случалось испытать чувство ужаса, глядя в зеркало — не потому, что она видела какие-то несовершенства, а потому что оно заставляло ее понимать, что у нее определенные контуры, она субстанциональна, «пришпилена к конкретному телу». Зеркало заставляло ее почувствовать себя птичкой, чьи крылья прибиты к доске. И когда такие чувства поднимались в ее сознание, ей страшно хотелось зеркало разбить.

Конечно, развитие не всегда доходит до таких крайностей. Но каждый невротик, даже если он может при поверхностном взгляде сойти за здорового, ненавидит сверку с очевидным, когда она касается его особых иллюзий о себе самом. Иначе быть не может, потому что в противном случае иллюзии лопнут. Установка по отношению к внешним законам и правилам может быть различной, но он всегда склонен отрицать законы, действующие внутри него самого, склонен отказываться видеть причинно-следственные связи в физическом мире или то, что один фактор следует из другого или усиливает его.

Существует бесконечное множество путей для того, чтобы не считаться с очевидным, которое не хочется видеть. Он его забывает; «это не считается»; «это случайность»; «это из-за сложившихся обстоятельств»; «это меня заставили»; «а что я тут мог поделать»; «это естественно». Как мошенничающий счетовод, он заходит сколь угодно далеко, чтобы продолжать вести двойной счет; но в отличие от мошенника, он заносит на свой счет только то, что в его пользу, и притворяется, что не знает о другом. Я еще не видела пациента, у которого открытый бунт против реальности (как он выражен в «Харви»: «Двадцать лет я боролся с реальностью и наконец преодолел ее») не играл бы на той же струне. Или, вновь цитируя классическое высказывание пациента: «Если бы не действительность, у меня все было бы в полном порядке».

Остается с большей четкостью провести различие между погоней за славой и здоровыми человеческими стремлениями. Внешне они обманчиво похожи, причем настолько, что кажется — отличается только их степень. Это выглядит так, как если бы невротик был просто более честолюбив, более озабочен властью, престижем и успехом, чем здоровый человек; как если бы его моральные стандарты просто были выше или жестче обычных; как если бы он был лишь более самонадеянным или считал себя более важной персоной, чем обычно считают себя люди. И действительно, кто рискнет провести определенную линию и скажет: «Здесь кончается здоровье и начинается невроз»?

Подобие здоровых стремлений и невротических влечений существует, поскольку они имеют общие корни в возможностях, заложенных в любом человеке. Умственные способности позволяют человеку выйти за границы себя. В отличие от животных он может воображать и планировать. Различными путями он может постепенно расширять свои умения и, как показывает история, действительно их расширяет. То же самое верно и для жизни отдельного индивида. Не существует жестких границ тому, с чем он может справиться в своей жизни, тем качествам и умениям, которые он может в себе развить, и его творческим способностям. Учитывая эти факты, кажется неизбежным, что человек не ведает своих границ и, следовательно, легко ставит себе слишком малые или слишком высокие цели. Это неведение — та основа, без которой и не могла бы, видимо, начаться погоня за славой.

Базальное различие между здоровыми стремлениями и невротическим влечением к славе лежит в их побудительных мотивах. Здоровые стремления проистекают из присущей человеку склонности к развитию заложенных в нем способностей. Уверенность во внутренней потребности в росте всегда была основным принципом нашего теоретического и терапевтического подхода.* И эта уверенность только увеличивалась по мере накопления опыта. Единственное, что мне сейчас кажется необходимым уточнить, это формулировку. Теперь я сказала бы (повторяя сказанное на первых страницах книги), что к самоосуществлению каждого человека полталкивают живые силы его подлинного я. * Под «нашим» я имею в виду подход Ассоциации Развития Психоанализа. Во вступлении к работе «Наши внутренние конфликты» я сказала: «Я уверена, что человек может и хочет развивать заложенные в нем способности». См. также работу д-ра Курта Гольдштейна «Природа человека» (Dr. Kurt Goldstein. «Human Nature». Harvard University Press, 1940). Гольдштейн, однако, не проводит различия — ключевого различия — между самоосуществлением, то есть осуществлением подлинного себя и воплощением в жизнь идеального я.

Напротив, погоня за славой возникает из потребности в воплощении идеального я. Это различие фундаментально, потому что все прочие проистекают уже из него. Поскольку самоидеализация — невротическое решение, и как таковое — компульсивна по своему характеру, все влечения, которые являются ее результатом, также неизбежно компульсивны. Поскольку невротик, пока он вынужден держаться за свои иллюзии о себе, не в состоянии признать своих ограничений, погоня за славой уходит в неограниченное. Поскольку его основная цель — это достижение славы, его перестает интересовать процесс обучения, дела или продвижения шаг за шагом; фактически он склонен презирать подобное. Он не хочет взбираться на гору, он хочет сразу оказаться на вершине. Следовательно, он теряет представление о том, что означает эволюция или рост, даже пускаясь в рассуждения о них. И наконец, поскольку сотворение идеального я возможно только за счет правды о себе, а его воплощение в действительность требует дальнейшего искажения этой правды, воображение с охотой приходит на помощь. Таким образом, в большей или меньшей степени, но он теряет на этом пути интерес к истине и умение отличать правду от неправды — и эта утрата, среди прочих, тоже ответственна за его трудности в различении между искренними чувствами, верованиями, стремлениями и их искусственными эквивалентами (бессознательными претензиями) в себе самом и в других. Ударение смещается с «быть» на «казаться».

Итак, различие между здоровыми стремлениями и невротическим влечением к славе — это различие между спонтанностью и компульсивностью; между признанием и отрицанием ограничений; между фокусировкой на достославном окончательном продукте и ощущением эволюции; между видимостью и сутью; фантазией и правдой. Различие, таким образом установленное, не идентично с различием между относительно здоровым и невротическим индивидом. Первый может и не быть искренне вовлечен в самоосуществление, как и второй может не быть полностью влеком к воплощению идеального я. Тенденция к самоосуществлению действует и в невротике; мы не могли бы оказать терапевтическую помощь развитию пациента, если бы в нем для начала не было такого стремления. Но тогда как различие между здоровой и невротической личностью в этом отношении — просто различие в степени, различие между истинным стремлением и компульсивными влечениями, несмотря на их поверхностное сходство, — качественное, а не количественное.* * Когда в этой книге я говорю «невротик», я имею в виду человека, у которого невротические влечения взяли верх над здоровыми стремлениями.

Мне кажется, что наиболее уместный символ для невротического процесса, инициированного погоней за славой, — это идейное содержание истории о сделке с дьяволом. Дьявол, или другое персонифицированное зло, искушает человека, запутавшегося в духовном или материальном плане, предложением неограниченной власти. Но он может получить эту власть, продав свою душу или отправившись в ад. Такое искушение может возникнуть у каждого, богатого или бедного духовно, потому что взывает к двум могущественным страстям — стремлению к бесконечному и желанию найти легкий выход из положения. Согласно религиозной традиции, величайшие духовные вожди человечества, Будда и Христос, испытывали такое искушение. Но поскольку они были твердо укоренены в себе, они распознали это как искушение и смогли его отвергнуть. Более того, условия, оговоренные в сделке, вполне соответствуют цене, которую придется заплатить при невротическом развитии. Говоря символическим языком, легкий путь к бесконечной славе неизбежно оказывается путем во внутренний ад презрения к себе и самоистязания. Выбирая этот путь, человек фактически теряет свою душу — подлинного себя.

В своей погоне за славой невротик устремляется в царство фантастического, бесконечного, неограниченного. Внешне он ведет «нормальную» жизнь — как член семьи и общества, который ходит на работу и развлекается по выходным. Но сам не понимая того, или по крайней мере не понимая, до какой это доходит степени, он живет в двух мирах — в мире своей тайной частной жизни и в мире жизни официальной. Эти две жизни не сходятся одна с другой, как сказал один пациент: «Жизнь ужасна — в ней столько реальности».

Неважно, насколько сильно отвращение невротика к сопоставлению с очевидным. Реальность неизбежно навязывает себя двояким образом. Пусть он даже высоко одаренный человек, но во всем существенном он похож на каждого из нас — с общими человеческими ограничениями и значительными индивидуальными затруднениями. Его наличное бытие расходится с его богоподобным образом себя. Реальность вне его тоже не обходится с ним, как с божеством. И для него час имеет только шестьдесят минут, ему приходится стоять в очереди, как всем прочим, таксист или начальник на работе обращаются с ним, как с простым смертным.

Унижения, которым (по его ощущению) подвергается невротик, очень удачно иллюстрирует небольшое происшествие из детства одной пациентки. Ей было три года, она размечталась о том, как станет сказочной королевой, и вдруг дядя подхватил ее с пола, шутливо говоря «А у кого это так измазана мордашка?» Она никогда не могла забыть свой яростный и бессильный гнев. Таким образом, личности данного склада почти постоянно сталкиваются с несоответствиями, ошарашивающими и обидными. Как тут быть? Как объяснить их, как на них реагировать или как попытаться от них отмахнуться? До тех пор пока самовозвеличивание слишком необходимо невротику и потому неприкосновенно, он не может не прийти к заключению, что что-то не в порядке с миром вокруг него. Мир обязан измениться. А значит, вместо того чтобы разбираться со своими иллюзиями, он предъявляет требования к внешнему миру. Другие люди и судьба обязаны обходиться с ним в соответствии с его раздутым представлением о собственной значимости. Все и каждый обязаны подстраиваться под его иллюзии. Иначе несправедливо. Он заслуживает лучшей доли.

Невротик считает, что имеет право на особое внимание, деликатность, почтение. Требования почета достаточно понятны и даже порой очевидны для окружающих. Но они только часть, верхушка более всеобъемлющих требований. Все его нужды, вытекающие из его запретов, страхов, конфликтов и решений, обязаны быть удовлетворены или должным образом уважены. Более того. Все, что он чувствует, думает или делает, обязано не иметь вредных последствий. Это фактически означает, что к нему неприменимы законы психологии. Следовательно, ему нет необходимости признавать (или в какой-то мере решать) свои проблемы. Не его это дело — заниматься своими проблемами; это дело других — следить за тем, чтобы его не беспокоили его проблемы.

«Человек ощущает одновременно императивное влечение властвовать над всеми и быть всеми любимым, его влечет уступать каждому и каждому навязывать свою волю, уйти прочь от людей и умолять их о дружбе». В результате «его раздирают неразрешимые конфликты, которые часто и являются динамическим центром невроза».

Итак, в ранних книгах Хорни развивалась парадигма структуры неврозов, согласно которой нарушения в человеческих взаимоотношениях генерируют базальную тревогу, что ведет к развитию стратегий защиты, которые, во-первых, сами себя сводят на нет, а во-вторых – приходят друг с другом в конфликт. В «Невротической личности нашего времени» разрабатывалась тема погони за любовью и господством, но затрагивалась и тема отчуждения; в книге «Новые пути в психоанализе» к межличностным стратегиям защиты были добавлены нарциссизм и перфекционизм (погоня за совершенством). В этих книгах даны также описания внутрипсихических стратегий защиты, таких как самообесценивание, самоупреки, невротическое страдание и сверхподчинение стандартам, но более полно их содержание было раскрыто в двух последних книгах Хорни.

Возможно, самым значительным аспектом новой версии психоанализа, созданной Хорни, было смещение интереса аналитика (как в теории, так и на практике): от интереса к прошлому пациента – к интересу к его настоящему. Если в центре внимания Фрейда находился генезис невроза, то в центре внимания Хорни – его структура. Она полагала, что психоанализ должен заострять внимание не столько на инфантильных корнях невроза, сколько на имеющейся констелляции защит и внутренних конфликтов невротика. Эта особенность ее подхода резко отличала его от классического психоанализа и делала неприемлемым для тех, кто интересовался в основном прошлым пациента.

В работе «Новые пути в психоанализе» Хорни отграничивала эволюционистский подход от «механически эволюционистского». Эволюционистское мышление предполагает, что «существующее сегодня не существовало в этой форме изначально, а приняло ее поэтапно. На этих предшествующих этапах мы, возможно, найдем очень мало сходства с нынешней формой, но нынешняя форма немыслима без предшествующих». Механически эволюционистское мышление настаивает, что «ничего реально нового в процессе развития сотворено не было», и «то, что мы видим сегодня, – только старое в новой упаковке». Для Хорни глубинное влияние ранних детских переживаний не исключает последующего развития, тогда как для Фрейда с человеком, после того как ему исполнится пять лет, ничего нового не происходит, и все дальнейшие реакции или переживания следует рассматривать только как воспроизведение раннедетских. Механически-эволюционистский аспект мышления Фрейда отразился в его идее об отсутствии времени в бессознательном, в его понимании навязчивого повторения, фиксации, регрессии и переноса. Хорни считает этот аспект мышления Фрейда ответственным «за ту степень, в которой склонностям человека приписывается инфантильность, а его настоящее объясняется прошлым».

В сердцевине концепции Фрейда об отношении детских переживаний к поведению взрослого находится доктрина об отсутствии времени в бессознательном. Вытесненные в детстве страхи, желания или целостные переживания не подвергаются никаким влияниям со стороны дальнейшего опыта, появляющегося по мере взросления человека. Это позволяет выстроить концепцию фиксации – либо по отношению к раннему окружению человека (фиксация на отце или на матери), либо по отношению к стадии развития его либидо. Согласно этой концепции и становится возможным рассмотрение дальнейших привязанностей человека или стереотипов его поведения как воспроизведения прошлого, застывшего в бессознательном и не подвергшегося изменениям.

Хорни вовсе не пытается опровергнуть доктрину об отсутствии времени в бессознательном или ряд концепций, с ней связанных. Она, скорее, пытается выстроить (на ином наборе предпосылок) собственную теорию: «отличная от механистической точка зрения такова, что в процессе органического развития никогда не возникает простых повторений или регрессий к предыдущим стадиям». Прошлое всегда содержится в настоящем, но не в виде его воспроизведения, а в виде его развития. Путь «реального развития» – это путь, на котором «каждый шаг влечет за собой следующий». Таким образом, «интерпретации, которые связывают трудности настоящего непосредственно с влиянием детства, в научном плане – только половина истины, а в практическом – бесполезны».

Согласно модели Хорни, ранние переживания так глубоко влияют на нас не потому, что создают фиксации, заставляющие человека воспроизводить инфантильные стереотипы, а потому, что обуславливают наше отношение к миру. Последующие переживания тоже влияют на наше отношение к миру, и оно, в конце концов, выливается в стратегии защиты и черты характера взрослого человека. Ранние переживания могут повлиять сильнее, чем более поздние, поскольку именно они определяют направление развития, но характер взрослого – продукт всех предыдущих взаимодействий его психики и окружающей среды.

Есть и другое важное различие Хорни и Фрейда Фрейд считал, что эти решающие детские переживания относительно немногочисленны и носят в основном сексуальный характер, а Хорни была уверена, что за невротическое развитие отвечает вся совокупность детских переживаний. Жизнь взрослого человека идет вкривь и вкось из-за того, что в детстве вся окружавшая его культура, его отношения со сверстниками и особенно семейные отношения заставляли ребенка чувствовать себя незащищенным, нелюбимым и ненужным, и это породило в нем базальную тревогу. Эти неблагоприятные условия дают почву для развития особой структуры характера, а из нее проистекают все дальнейшие трудности.

Хорни указывает, что связь между нашим настоящим и ранним детством существует, но она многосложна, и ее трудно проследить. Она считает, что, пытаясь понять симптом в рамках его инфантильного начала, «мы силимся объяснить одно неизвестное... через другое, о котором знаем еще меньше». Более плодотворно было бы «сосредоточиться на силах, которые ныне движут человеком или препятствуют его движению; есть достаточная вероятность, что мы сумеем их понять, даже не очень много зная о его детстве».

III. Зрелая теория Хорни

В работе «Новые пути в психоанализе» Хорни говорит об искажении «непосредственного я человека», наступающего под давлением окружения, как о центральной черте невроза. Цель лечения – «вернуть человеку его самого, помочь ему вновь обрести свою непосредственность и найти свой центр тяжести в себе самом». Хорни предложила термин «подлинное я » (real self) в статье «На своем ли мы месте?» (1935) и вновь использовала его в «Самоанализе» (1942), где она впервые заговорила о «самоосуществлении» (self-realization). «Невроз и личностный рост» (1950) начинается с проведения различия между здоровым развитием, в ходе которого человек осуществляет свои потенциальные возможности, и невротическим развитием, в ходе которого он отчуждается от подлинного себя . Подзаголовок этой последней книги Хорни – «Борьба за самоосуществление»: в основу ее понимания, как здоровья, так и невроза, легла концепция реального или подлинного я .*

* Так «подлинного» или «реального»? Слово «подлинное» позволяет сразу интуитивно уловить суть того, о чем хочет сказать Хорни, когда говорит о real self . Напротив, содержание слова «реальное» гораздо менее очевидно (в особенности для русскоязычного читателя без фундаментальной философской подготовки) и нуждается в дополнительных разъяснениях. Я надеюсь, эти разъяснения помогут также понять и основания моего переводческого выбора в пользу «подлинного я».

Вырабатывая язык для описания неведомых фрейдизму психологических реалий, интенсивное изучение которых привело впоследствии к формированию нового направления – гуманистической психологии, – Хорни воспользовалась традиционной парой философских категорий «реальное-идеальное». При этом психологическое понятие «реального» включает у нее как минимум четыре содержательных аспекта: онтологический («сущностное»), гносеологический («объективное»), ценностный («подлинное») и практический («осуществимое»).